уже давно в приграничной полосе. Нейман ваш коллега. Только вы добываете воду, а Нейман перекрывает на персидской стороне реки и источники, оставляет без воды поля советских дехкан. Узнать бы поближе этого Неймана — он явный фашист.
Почтительно выждав, Аббас Кули невозмутимо продолжал:
— В Баге Багу тогда же приехал один мекранец Али Сеид, работорговец бардефуруш. Ингриз-консул сказал ему: надо переправить Неймана в Советский Союз. Нейману надо в Теджен и Серахс.
— Это еще зачем? — вслух подумал Соколов.
— Близ Теджена и Серахса еще со времен фон Кауфмана немецкие колонии. Зажиточно живут. С туркменами не общаются. Им покровительствовала императрица Александра Федоровна, — заметил начальник экспедиции. — Не обратили внимания? На перроне станции Теджен преотличную ветчину и десять сортов колбасы в киоске продают. По бешеным ценам. Это из колонии.
— А за прилавком этакая пампушечка Гретхен… торгует, — вспомнил Соколов.
— Вот именно… Нетрудно теперь все сопоставить: в Баге Багу гидротехник-фашист, в Серахской колонии — поклонники бесноватого Гитлера… Одно непонятно: как это британцы в свою вотчину, на Средний Восток, немцев пускают?
— Не столько дело в немцах, сколько в фашистах.
Аббас Кули закрывал и открывал рот. Он жаждал продолжить рассказ.
— Бардефуруш Али Саид согласился переправить немца в Теджен. Вместе, одним караваном, предложили провезти и девушку Шагаретт, и ту — другую.
— Сказка тысяча и одной ночи, — с досадой заметил начальник. — Надо же… Поступить так с родной дочерью…
— Вох-вох! Консул и великий мюршид кололи его своими языками, подобными копью. Они оговорили девушку Шагаретт. Они сказали, что она непочтительна к родителям. А из трех тысяч грехов человеческих самый ужасный — непочтительность к отцу. Само небо грозит таким. Болван вождь поверил, и бедняжка Шагаретт, сгорая от ужаса, извивалась как змея, цепенела, как могильные камни, собирая в ладонь все горести земли…
— Но вся компания оказалась почему-то здесь, — удивился Соколов. — Понятно, что господин консул и Нейман выбрали участок границы у Серахса. Там близко к Баге Багу, там и кочевья джемшидов. Но ведь от Серахса до Бами добрых четыреста километров…
— Вох-вох! Бардефуруш Али Саид сказал: «Мне нельзя идти в Теджен. Мне надо попасть на Атрек. Господина Неймана ждут советские пограничники в Теджене, и он там попадет сразу в мышеловку. Надо идти в другом месте… Через Бами. В Бами Неймана не знают и не ждут. Кто подумает, что господин Нейман идет через границу с работорговцем. Господин Нейман пойдет в кассу станции Бами, возьмет билет и поедет куда ему нужно — хочет в Теджен, хочет в Кызыларват, а около станции Бами в горах полно русских поселков. А у господина Неймана такие же белые волосы, как у всех русских. Господин Нейман уедет в сторону Ашхабада, решил Али Саид-бардефуруш, а мы тихонечко по ущелью Хаджикала поедем себе через аул Бендесен в Мисрианскую степь и дальше переправим девушек на тот берег Атрека к иомудам. И господину Нейману поможем, и товар продадим в Гюмиштепе с барышом. Вождь иомудов Овез Хан давно просил привезти ему персиянку покрасивее. Вот Шагаретт-пророчица из джемшидского кочевья и усладит его своим прелестным телом, подобным букету роз. А в кошельке у Али Саида зазвенят золотые ашрафи…»
— Вы все рассказываете так, будто сидели за одной суфрой с мешхедским консулом и бардефурушем, — раздраженно заметил начальник экспедиции. Все, что касалось Шагаретт, его задевало, и тон, которым говорил его проводник и друг, явно ему не нравился.
Аббас Кули заметил это.
— О, вох-вох, и краешек тени упреков не коснется подола прекрасной джемшидки! Госпожа Шагаретт-пророчица — предел целомудрия. Девушка закрывает лицо перед портретом мужчин. Рассказывая печальные обстоятельства своих приключений, госпожа Шагаретт ни на просяное зернышко не кокетничала, не подавала знаки глазами и бровями, что делают все девушки на свете. О, как она рыдала: «Оклеветали меня, говоря, что я сожгла шатер чести своего отца!» Но теперь все, вох-вох, на месте. Достойная супруга нашего арчина поехала с джемшидками на станцию. У супруги арчина дела в Ашхабаде. Она отвезет джемшидок в Ашхабад.
— Что теперь с ними будет? — встревожился начальник экспедиции.
— Черт! — воскликнул Соколов. — А когда проходит поезд на Ашхабад?
Словно что-то озарило всех и особенно Аббаса Кули. Он схватил коменданта непочтительно за рукав гимнастерки и вытянул из маленькой сырой михманханы на плоскую крышу. Начальник бросился за ним.
Они стояли, жмурясь от яркого солнца, и смотрели на север. Там, на границе с желтыми, чуть различимыми барханами, бежал легкой тонкой ящеркой почтовый красноводский. И если у Алексея Ивановича при виде уходящего поезда сжалось сердце, то Соколов впал в яростное возбуждение:
— Бами! Касса! Билеты! Болтал-болтал, тянул-тянул, а поезд-то хвостом вильнул. — В несколько прыжков он спустился по лестнице и бросился во двор. Его молодой металлический голос звучал оглушительно:
— По коням!
— Ну-с, всякому свое, — проговорил начальник, — поиграли в спасителей прекрасных пленниц. А теперь, Аббас Кули, за работу. Итак, все графики экспедиционных исследований полетели к черту.
Он проводил исчезавшую в дымке пустыни цепочку игрушечных вагончиков, поглядел на пыль, клубившуюся в степи от копыт всадников-пограничников, скакавших в сторону далекой башни водокачки, и пошел к лестнице. Он остановился около нее и как-то вскользь спросил у семенившего за ним Аббаса Кули:
— А они? Они ничего не сказали больше?
— В каком смысле, начальник?
— Ну… Шагаретт и эта, та… ее подружка.
— Вох-вох! Совсем забыл. Девчонки целовали ноги великому начальнику и благодарили, благодарили великого начальника и целовали ноги. «Чаша нашей благодарности, говорили, переполнилась до краев, и мы будем рады, если великий начальник осушит ее до дна».
— Мысли ваши, Аббас Кули, скачут горячим конем. Это вы так говорите. Меня интересует, что они сказали?
— Госпожа Шагаретт?
— Ну, хотя бы!
— Вох-вох! Эта невзнузданная кобылка брыкается и косит глазом, вместо того чтобы сказать «спасибо»! Вы же ей жизнь и честь сохранили. Так она знаете что сказала?
— Ну!
— Боюсь и повторить.
— Да развяжете вы наконец язык?!
— Не убивайте только меня, вашего верного слугу. Она сказала, то есть Шагаретт, кусачая кошка: «Что ваш знаменитый воин с изрубленным саблей лицом такой гордый? Не соизволил даже пожаловать к нам. Не счел нужным спросить, не нуждается ли дочь вождя могущественного племени джемшидов в чем-либо. Гордец он, ваш знаменитый воин!» Так и сказала. Слово в слово.
— Так! И это все? — протянул начальник с несколько растерянным видом.
— И еще она добавила. Не сердитесь, начальник. Она сказала: «Жаль мне жен знаменитого воина: сколько приходится им терпеть и лить слез от его характера! Камень у него, а не сердце».
— И еще моя просьба, дорогой Аббас
