Кишенев, 26 сентября 1822 г.
41. H. И. Гнедичу. 27 сентября 1822 г. Кишинев.
Приехали Пленники — и сердечно вас благодарю, милый Николай Иванович. Перемены, требуемые цензурою, послужили в пользу моего; признаюсь, что я думал увидеть знаки роковых ее когтей в других местах и беспокоился — например если б она переменила стих простите, вольные станицы, то мне было бы жаль. Но слава богу! горькой поцелуй прелесть. Ей дней ей-ей не благозвучнее ночей; уповательных мечтаний; упоительных. На домы дождь и град; на долы — вот единственные ошибки, замеченные мною. Александр Пушкин мастерски литографирован, но не знаю, похож ли, примечание издателей очень лестно — не знаю, справедливо ли. Перевод Жуковского est un tour de force[71]. Злодей! в бореньях с трудностью силач необычайный! Должно быть Байроном, чтоб выразить с столь страшной истинной первые признаки сумасшедствия, а Жуковским, чтоб это перевыразить. Мне кажется, что слог Жуковского в последнее время ужасно возмужал, хотя утратил первоначальную прелесть. Уж он не напишит ни Светланы, ни Людмилы, ни прелестных элегий 1-ой части Спящих Дев. Дай бог, чтоб он начал создавать.
Князь Александр Лобанов предлагает мне напечатать мои мелочи в Париже. Спасите ради Христа; удержите его по крайней мере до моего приезда — а я вынырну и явлюсь к вам. Катенин ко мне писал, не знаю, получил ли мой ответ. Как ваш Петербург поглупел! а побывать там бы нужно. Мне брюхом хочется театра и кой-чего еще. Дельвигу и Баратынскому буду писать. Обнимаю вас от души.
А. Пушкин 27 сент. Кишенев.
Я писал к брату, чтоб он Сленина упросил не печатать моего портрета — если на то нужно мое согласие — то я не согласен.
Адрес: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Николаевичу [72] Гнедичу В С. Петербург в императорской библиотеке.
42. Л. С. Пушкину. Сентябрь (после 4) — октябрь (до 6) 1822 г. Кишинев.
Vous êtes dans l'âge où l'on doit songer à la carrière que l'on doit parcourir; je vous ai dit les raisons pourquoi l'état militaire me parait préférable à tous les autres. En tout cas votre conduite va décider pour longtemps de votre réputation et peut-être de votre bonheur.
Vous aurez affaire aux hommes que vous ne connaissez pas encore. Commencez toujours par en penser tout le mal imaginable: vous n'en rabattrez pas de beaucoup. — Ne les jugez pas par votre coeur, que je crois noble et bon et qui de plus est encore jeune; méprisez-les le plus poliment qu'il vous sera possible: c'est le moyen de se tenir en garde contre les petits prejugés et les petites passions qui vont vous froisser à votre entrée dans le monde.
Soyez froid avec tout le monde: la familiarité nuit toujours; mais surtout gardez-vous de vous y abandonner avec vos supérieurs, 50 quelles que soient leurs avances. Ceux-ci vous dépassent bien vite et sont bien aises de vous avilir au moment où l'on s'y attend le moins.
Point de petits soins, défiez vous de la bienveillance dont vous pouvez être susceptible: les hommes ne la comprennent pas et la prennent volontiers pour de la bassesse, toujours charmés de juger des autres par eux-mêmes.
N'acceptez jamais de bienfaits. Un bienfait pour la plupart du temps est une perfidie. — Point de protection, car elle asservit et dégrade.
J'aurais voulu vous prémunir contre les séductions de l'amitié, mais je n'ai pas le courage de vous endurcir l'âme dans l'âge de ses plus douces illusions. Ce que j'ai à vous dire à l'égard des femmes serait parfaitement inutile. Je vous observerai seulement, que moins on aime une femme et plus on est sûr de l'avoir. Mais cette jouissance est digne d'un vieux sapajou du 18 siècle. A l'égard de celle que vous aimerez, je souhaite de tout mon coeur que vous l'ayez.
N'oubliez jamais l'offense volontaire; peu ou point de paroles et ne vengez jamais l'injure par l'injure.
Si l'état de votre fortune ou bien les circonstances ne vous permettent pas de briller, ne tâchez pas de pallier vos privations, affectez plutôt l'excès contraire: le cynisme dans son âpreté en impose à la frivolité de l'opinion, au lieu que les petites friponneries de la vanité nous rendent ridicules et méprisables.
N'empruntez jamais, souffrez plutôt la misère; croyez qu'elle n'est pas aussi terrible qu'on se la peint et surtout que la certitude où l'on peut se voir d'être malhonnête ou d'être pris pour tel.
Les principes que je vous propose, je les dois à une douloureuse expérience. Puissiez-vous les adopter sans jamais y être contraint. Ils peuvent vous sauver des jours d'angoisse et de rage. Un jour vous entendrez ma confession; elle pourra coûter à ma vanité; mais ce n'est pas ce qui m'arrêterait lorsqu'il s'agit de l'intérêt de votre vie. [73]
43. Л. С. Пушкину. [74] Октябрь 1822 г. Кишинев.
Если б ты был у меня под рукой, моя прелесть, то я бы тебе уши выдрал. Зачем ты показал Плетневу письмо мое? в дружеском обращении, я предаюсь резким и необдуманным суждениям; они должны оставаться между нами — вся моя ссора с Толстым происходит от нескромности к.[нязя] Шаховского. Впроччем послание Плетнева, может быть, первая его пиэса, которая вырвалась от полноты чувства. Она блещет красотами истинными. Он умел воспользоваться своим выгодным против меня [по]ложени[ем]; тон его смел и б[лагороден][?]. [На] будущей почте отвечу ему.
Скажи мне, милый мой, шумит ли мой Пленник? A-t-il produit du scandale, пишет мне Orlof, voilà l'essentiel[75]. Надеюсь, что критики не оставят в покое характера [76] Пленника, он для них создан, душа моя; я журналов не получаю, так потрудись, [так] напиши мне их толки — не ради исправления моего, но ради смирения кичливости моей.
Я карабкаюсь и может быть явлюсь у вас. Но не [преж]де будущего года. -
мне, на ле; Жуковск[ому] я писал,
он мне не отвечает; министру я писал — он и в ус не дует — о други, Августу мольбы мои несите! но Август смотрит сентябрем… К стати: получено ли мое послание к Овидию? будет ли напечатано? что Бестужев? жду календаря его. Я бы тебе послал и новые стихи, да лень. Прощай, милый.
А. П.
Окт. 1822 Кишенев.
Друг мой, попроси И. В. Cленина, чтоб он за вычетом остального долга, прислал мне 2 экз. Людмилы, 2 экз. Пленника, один Шильонского узника, книгу Греча — и Цертелова древние стихотворения. Поклонись ему от меня.
44. В. П. Горчакову. Октябрь — ноябрь 1822 г. Кишинев.
Замечания твои, моя радость, очень справедливы и слишком снисходительны — зачем не утопился мой Пленник вслед за Черкешенкой? как человек — он поступил очень благоразумно — но в герое поэмы не благоразумия требуется. — Характер Пленника не удачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века. Конечно поэму приличнее было бы назвать Черкешенкой — я об этом не подумал.
Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести; но всё это ни с чем не связано и есть истинный hors d'oeuvre[77]. Вообще я своей поэмой очень недоволен и почитаю ее гораздо ниже Руслана — хоть стихи в ней зрелее. Прощай, моя радость.
П.
[На отдельном листке: ]
5 стр.
Читайте: изгнанной лиры.Когда я погибал безвинный, безотрадныйИ шопот клеветы внимал со всех сторон,Когда кинжал измены хладный,Когда любви тяжелый сонМеня терзали и мертвили,Я близ тебя и проч.
7 стр.
Как жертву милую, как верный цвет надежд.Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем;Я жертва клеветы и мстительных невежд;Но сердце укрепив свободой и терпеньем,Я ждал и проч.
Адрес: Горчакову. В Гурогулбине.
45. П. А. Плетневу. Ноябрь — декабрь 1822 г. Кишинев. (Черновое)
Я долго не отвечал тебе, мой милый Плетнев; собирался отвечать стихами, достойными твоих, но отложил попечения, положение твое против меня слишком выгодно, и ты слишком хорошо, умеючи им воспользовался. Если первый стих твоего послания написан также от души, как и все проччие — то я не раскаиваюсь в минутной моей несправедливости — она доставила неожиданное украшение словесности. Если же ты на меня сердит, то стихи твои, как они ни прелестны, никогда не утешут меня. Ты конечно б извинил мои легкомысленные строки, если б знал, как часто бываю подвержен так называемой хандре. В эти минуты я зол на целый свет, и никакая поэзия не шевелит моего сердца. Не подумай однако, что не умею ценить неоспоримого твоего дарования. Чувство изящного не совсем во мне притупилось — и когда я в совершенной памяти — твоя гармония, поэтическая точность, благородство выражений, стройность, чистота в отделке стихов пленяют меня, как поэзия моих любимцев.
По письмам моего брата вижу, что он с тобою дружен. Завидую ему и тебе.
Sine ira[78], милый певец, — по рукам и до свидания.
Не вполне подтверждаю то, что писал о твоей Иро[и]де, но признаюсь — это стихот.[ворение] не достойно ни тебя, ни Батюшкова. Многие приняли его за сочинение последн.[его]. Знаю, что с посредств.[енным] писателем этого не случится — но Бат.[юшков], не будучи доволен тв.[оей] элег.[ией], рассердился на тебя за ошибку других — а я рассердился после Батюшкова.
Извини мое чистосердечие, но оно залог моего к тебе уважения.
Sine ira и проч.
По пи[сьмам] брат[а]
ПЕРЕПИСКА 1823
46. Л. С. Пушкину. 1-10 января 1823 г. Кишинев.
Душа моя, как перевести по-русски bévues[79]? — должно бы издавать у нас журнал Revue des Bévues[80]. Мы поместили бы там выписки из критик Воейкова, полудневную[81] денницу Рылеева, его же герб российской на вратах византийских — (во время Олега, герба русского не было — а двуглавый орел есть герб византийской и значит разделение Империи на Зап.[адную] и Вост.[очную] — у нас же он ничего не значит). Поверишь ли, мой милый, что нельзя прочесть ни одной статьи [из] ваших журналов, чтоб не найти с десяток этих bévues, поговори об этом с нашими да похлопочи о книгах. Ты ко мне совсем не пишешь, да и все вы что-то примолкли. Скажи ради Христа Ж[уковскому] — чтоб он продиктовал Якову строчки три на мое имя. Батюшков в Крыму. Орлов с ним видался часто. Кажется мне он из ума шутит. Дельвигу поклон, Баратынскому также. Этот ничего не печатает, [оч[ень] [?]] а я читать разучусь. Видишь ли ты Тургенева и Карамзина?
