Пленному номер 3234 — такое «имя» теперь стало у Михаила — указали место на втором ярусе. Вандышев помог взобраться на лежанку.
Лежал он, глядя в потолок, и был озабочен, невеселыми думами.
… Далеко-далеко отсюда родное Торбеево. На станции, должно быть, сердито гудят паровозы и, не останавливаясь — время дорого! — проходят мимо, постукивая на стрелках. Под брезентовыми чехлами на платформах покоятся танки и пушки. Везут на фронт. Из вагонов весело поглядывают солдаты в новеньких, еще не соленых от пота, не жестких от окопной грязи гимнастерках. И, конечно же, увидев их, кончиком платка вытрет терпкую слезу старенькая женщина, тайком перекрестит уходящий состав. Ведь сама шестерых проводила на войну. Где они теперь, куда их судьба разметала?
Встретил однажды Михаил старшего брата Никифора. Это было на Курской дуге. И поговорить-то как следует не удалось: танкисты в засаду спешили.
Узнал только:
— Сашку вчера видел, снаряды привозил.
Никифор помолчал.
— Ты матери не пиши… Алешу…— и снял ребристый шлем.— Тут, недалеко его… Саша был на могиле…
Было у матери их четырнадцать, пятеро осталось. А, может, и меньше?..
А эшелоны через Торбеево идут и идут на запад. Навстречу им — санитарные. Наверное, в Казани разгружаются. И, может быть, Фаина, перевязывая раны красноармейцам и командирам, вглядывается в их бледные, небритые лица. Ищет среди них знакомое, в рябинках. Нет, попади он туда такой, как есть, не признает она в нем своего Михаила.
А может, уже пришла похоронная?..
Неужели мог отправить ее Владимир Иванович?.. В ушах послышались его последние слова: «Прыгай, «Мордвин», говорю!» Другое тогда он не мог крикнуть.
Вспомнилось, как Бобров рассказывал ему о той поре, когда в Испании был добровольцем.
Весенним днем тридцать восьмого на только что собранном в Каталонии советском самолете Бобров приземлился на прифронтовом аэродроме близ Барселоны. Заруливая на стоянку, заметил щуплую фигурку испанца в черном берете. Механик первым назвал себя:
— Педро… обреро (рабочий).
Летчик понимающе кивнул и подал руку:
— Я тоже обреро… Владимир.
— О! Камрада Вольдемар.
Механик самолета только внешне казался слабым. В работе же был неутомим. «Двужильный он, что ли?» — думал летчик.
А первая встреча с фашистами!.. Наши летели группой. Ведущий покачал крыльями: «Внимание! Смотри в оба!» Теперь и Владимир заметил черные точки. Они стремительно неслись навстречу, росли в размерах. Это была группа итальянских истребителей «фиат». Численное превосходство на стороне врага. А над ними — «мессершмитты». Видно, в бой вступать не собираются, хотят подкараулить зазевавшегося одиночку.
Итальянцы идут в лобовую. Бобров весь собрался в комок. Фашистский самолет вырос перед ним, и Бобров нажал на гашетки. «Фиат» куда-то исчез.
Итальянцы рассыпались. Владимир развернулся «своему» «фиату» в хвост и нырнул в гущу боя. «Фиат», завалившись набок, задымил. Над головой Боброва сверкнула серебристая трасса. Оглянулся. Второй «фиат» вновь заходил в атаку. Попробовал вывернуться, но тот тянулся словно на буксире. У Владимира вспотели ладони. Еще раз оглянулся и увидел, как «фиат», вздрогнув, сорвался в штопор. Его место занял наш истребитель.
Знойным было то лето в Испании. Изнуряющие поединки в воздухе, невыносимая жара на земле. Механик Педро смастерил для камрада Вольдемара душ — приспособил для воды пробитый пулями бензобак. Бобров наслаждался под душем, когда услышал:
— В воздух! Идет «хейнкель»!
Педро держал наготове парашют. Летчик, взлетев, перехватил фашистский самолет вблизи от аэродрома. Бобров завязал дуэль с воздушным стрелком «хейнкеля». И когда тот задымил, а истребитель стал разворачиваться влево, Владимир почувствовал удар. На него сверху навалились два «мессершмитта». Пулеметной очередью срубили сектор газа, взяли Боброва в клещи. К счастью, вовремя подоспела группа наших, возвращавшихся с задания. Испанский стрелок с бомбардировщика срезал снизу, в «брюхо», одного «мессера», второго — наш доброволец.
При посадке на машине Боброва спустили покореженные покрышки. Механик Педро, насчитав двадцать девять пробоин, покачал головой:
— Камрада Вольдемар в рубашке родился.
Такая закалка была у Владимира Ивановича перед Отечественной. И Захар Плотников прошел первые боевые уроки в небе Испании и на Халхин-Голе. Нет теперь Захара… На пылающем самолете он не дотянул до суши всего несколько километров. Внизу было море… После того осеннего дня сорок первого, когда для спасения Девятаева Бобров отдал пол-литра своей крови, они долго не виделись. Кровно побратавшись, расстались.
Полтора года Михаил летал в тихоходной авиации. Однажды под вечер, приземлившись на аэродроме у истребителей, Девятаев, сдав ампулы с кровью полковому врачу, пошел на ужин в столовую. Кто-то его назвал и обхватил железными ручищами.
— Здоров, чертушка! Как летаешь, истребитель?
Встретились побратимы. Один отвел глаза в сторону, буркнул в сердцах:
— Какой там к черту истребитель! Я теперь шарманщик, на керосинке летаю. Сказывают, «скорая помощь»…
— Значит, из орлов перешел в курицы? — Бобров опять хлопнул по плечу.— Хотя бы петухом заделался.
Ночевать командир полка увел его в свою землянку.
— Говоришь, не отпускают? А может, не очень крепко настаивал?
— Только до рукопашной не доходило… Бобров мягко сказал:
— А ведь я тебя, Миша, знаю прирожденным истребителем. И опять хочу летать с тобой.
Резко встал.
— Вот что. Одевайся. Сейчас же идем к Покрышкину. Он у нас командир дивизии и на всякую медицину и другое начальство большое влияние имеет. Только уговор: летаешь со мной.
… Покрышкин произнес тираду, не свойственную ему:
— Это, Володя-Вольдемар, тот самый брат, которому ты кровь свою отдавал? Значит, кровные братья. У одного — донецкая, у другого — мордовская. Теперь все перемешалось. Нет, соединилось.
— Пусть командует звеном, — предложил Бобров,— а на «грешные случаи» беру «Мордвина» ведомым.
То ли действительно Покрышкин имел влияние на медицину, то ли Девятаев ей «приглянулся», только спарились теперь побратимы. Рядом летали…
Владимир Иванович, конечно же, продолжает летать. И, завидев «Выдру», немецкие летчики поджимают хвосты. Кто у него теперь напарником? Летают, должно быть, уже над самой Германией.
Германия… Вот она какая страна. И он попал в нее. Только не тем путем, которым шел, не летчиком Девятаевым, а бесфамильным, лишенным человеческих прав, пронумерованным пленным — 3234. И нет, кажется, другой участи. Неужели это конец?..
