– Всякий молодой человек интересен в семейном доме, потому что он жених. Нет, Поль, это не оттого… ты еще мало влюблен.
– Нет, Лиза.
– Что же?
– Так… ты неправду думаешь.
Сказав эти слова, Павел вспыхнул.
Брат и сестра замолчали.
– Послушай, Поль, – начала Лизавета Васильевна, – вот мы теперь съездим в собрание; ты еще посмотришь на нее, и я посмотрю, а потом…
– Что же потом?
– Потом стороной и разузнаем, что и как… а там ты съездишь в дом раза два…
– Ни за что не поеду.
– Нет, это пустяки: ты поедешь, а тут и я съезжу, и, смотришь, вдруг скажут: «Павел Васильич с супругою приехали!».
– Нет, сестрица, это невозможно… это так, одно пустое предположение…
– А вот посмотрим… Что ж? Прикажете одеваться? Угодно вам ехать? – шутила Лизавета Васильевна, вставая.
– Одевайся, – отвечал Павел каким-то странным голосом.
Лизавета Васильевна вышла, Павел задумался, и через полчаса она возвратилась уже совсем одетая. Бешметев, несмотря на внутреннее беспокойство, чуть не вскрикнул от удивления: так была она хороша с своею стройною талиею, затянутою в корсет, с обнаженными руками и шеею, покрытыми белою и нежною кожею, с этим умным, выразительным лицом, оттененным роскошными смолистыми кудрями. Павел невольно взглянул в зеркало, и – боже мой! – как некрасива и непредставительна показалась ему его собственная фигура! С приближением к собранию беспокойство его увеличилось, сердце ныло; он несколько раз покушался просить сестру воротиться назад, но промолчал.
В залу Бешметев вошел в лихорадочном состоянии; лицо его было бледно и с каким-то странным выражением. Масурову тотчас же заметили.
– Лизавета Васильевна! Наконец-то вы показались, – говорила толстая, почтенная дама, пожимая ей руку. – С кем это вы, – продолжала она, увидя Павла, – с мужем?
– Нет, это мой брат, – отвечала Лизавета Васильевна и взглянула было на брата, в намерении представить его почтенной даме; но Павел очень серьезно глядел на сестру и не трогался с места.
Масурову окружили еще многие старые знакомые; некоторые уже знали о ее приезде, другие же, подходя к ней, издавали звуки удивления и радости: «Mon Dieu! Est-ce bien vous?» – «C'est vous, madame?»[5] Даже слышалось: «ma bonne Lise», «ma chere» и «Lisette»[6], – но никто не заметил, никто не приветствовал Павла. Ему сделалось, как и ожидал он, страшно неловко: он решительно не знал, что делать с руками, ногами, с шляпою, или, лучше сказать, он решительно не находился, как прилично расположить всю свою особу. Павел не знал ни одного обычного в то время приема молодых людей: он не умел ни закладывать за жилет грациозно руку, ни придерживать живописно этою рукою шляпу, слегка прижав ее к боку, ни выступить умеренно вперед левою ногою, а тем более не в состоянии был ни насмешливо улыбаться, ни равнодушно смотреть; выражение лица его было чересчур грустно и отчасти даже сердито. Постояв несколько минут в положении смешавшегося в своей роли трагического актера, он счел за лучшее сесть. Не излишним считаю здесь заметить, что Павел по своей наружности был не самый последний в собрании. Не говоря уже о толстых, усевшихся играть в преферанс или вист, было даже несколько тоненьких молодых людей с гораздо более неприличными, чем он, для бала физиономиями и фраками: некоторые из них, подобно ему, сидели вдали, а другие даже танцевали. Конечно, были и такие, которые далеко превосходили Бешметева; к числу таких, по преимуществу, принадлежал высокий господин лет тридцати пяти, стоявший за колонною: одет он был весь в черном, начиная с широкого, английского покроя, фрака, до небрежно завязанного атласного галстука. Желтоватое лицо его, покрытое глубокими морщинами и оттененное большими черными усами, имело самое модное выражение, выражение разочарования, доступное в то время еще очень немногим лицам. Карие глаза его лениво смотрели на составлявшуюся невдалеке от него французскую кадриль. Высоким господином интересовались, кажется, многие дамы: некоторые на него взглядывали, другие приветливо ему кланялись, а одна молодая дама даже с умыслом села близ него, потому что, очень долго заставив своего кавалера, какого-то долговязого юношу, носить по зале стул, наконец показала на колонну, около которой стоял франт; но сей последний решительно не обратил на нее внимания и продолжал лениво смотреть на свои усы. Молодая дама, усевшись, несколько раз повертывала к нему голову и поднимала на него большие серые глаза.
– Monsieur Бахтиаров, – сказала, наконец, она, не утерпев.
Франт лениво взглянул на нее.
– Посмотрите, – продолжала дама, указывая глазами на Бешметева, – за что этот господин сердится?
– Я вдали не вижу.
– Да это недалеко, на стуле у третьего окна.
– Не вижу-с.
– Да что это!.. Посмотрите.
– Право, не вижу.
Дама несколько обиделась и отворотилась от Бахтиарова.
– Вы сегодня не в духе? – начала снова она.
– Как и всегда.
– Пожалуйста, посмотрите на этого сердитого господина!
Бахтиаров насмешливо улыбнулся.
– Странное желание! – проговорил он и, нехотя приложив к глазу одностекольный лорнет, взглянул на Павла: равнодушное выражение лица его мгновенно изменилось, он как будто бы покраснел. – Какое сходство! – проговорил он как бы сам с собою.
– С кем? – спросила она.
Бахтиаров не отвечал.
– С кем сходство? – повторила дама.
– С вами, – отвечал Бахтиаров.
Дама пожала плечами и надула губы.
– Вы забываете, вам начинать, – сказал Бахтиаров после небольшого молчания.
Дама начала ходить в первой фигуре, но смешалась в шене. Между тем. Бахтиаров взглянул в ту сторону, где танцевала Лизавета Васильевна, и лицо его снова изменилось. Когда соседка его возвратилась на свое место, он выдвинулся из-за колонны и начал с нею весело разговаривать.
– У вас, должно быть, сегодня истерика? – сказала дама.
– Это отчего?
– Да как же? Вы то грустны, то веселы чересчур. Со мною бывало это.
– Со мною не то, что с вами, – ответил Бахтиаров. – Знаете ли что? Судьба иногда дарит человека в его скучной жизни вдруг, неожиданно, таким… как бы это выразить? – удовольствием, или, пожалуй, даже счастием…
– Право? – перебила дама. – Не случилось ли с вами того же?
– Отчасти.
– Поздравляю вас! Стало быть, вы счастливы?
– Отчасти.
– Нельзя ли узнать причину?
– Невозможно.
– Почему же?
– Потому что вы всем расскажете.
– Честное слово, никому не скажу.
– Извольте: я встретил одного старого приятеля.
Дама сомнительно покачала головою и старалась угадать по направлению взгляда Бахтиарова, на кого он смотрит.
– Полно, не приятельницу ли? – сказала она.
– У меня нет приятельниц.
– Это почему?
– Приятельницами могут быть только женщины.
– Ну так что же?
– А женщин я давно не люблю.
– А М., а К., а Д.? А дама в очках?
– Это они меня любили, а не я их.
– Послушайте: это неблагородно так говорить о женщинах.
– А еще неблагороднее сплетничать на приятельниц.
– Кто же на них сплетничает?
– Вы.
– Ах, боже мой!.. Это все говорят… Это вы сами сейчас говорили.
– Я хотел подделаться под ваш тон.
– Под какой же мой тон?
– Посплетничать.
– Это ни на что не похоже, – сказала дама, очень обидевшись, и встала с своего места.
Кадриль в это время кончилась. Бахтиаров тоже довольно быстро пошел на другой конец залы: там стояла Лизавета Васильевна и разговаривала с каким-то плешивым господином. Бахтиаров подошел к ней и несколько минут оставался в почтительном положении.
– Je vous salue, madame![7] – произнес он потом довольно тихо. Лизавета Васильевна вздрогнула и обернулась: все лицо ее вспыхнуло, и она ответила одним молчаливым поклоном; Бахтиаров тоже, кажется, не находился, что говорить, и только пригласил ее на следующую кадриль: Лизавета Васильевна колебалась.
– Извольте, – отвечала она после минутного размышления. Оба они простояли еще несколько минут в странном молчании, наконец, Лизавета Васильевна опомнилась и подошла к брату.
– Поль, которая же она? – спросила молодая женщина, не могши скрыть внутреннего беспокойства.
– Ее здесь нет, – отвечал Павел, сидевший все это время в прежнем положении.
– Пойдем, походим, – сказала она, взяв его за руку.
– Нет, я не пойду.
– Бога ради, Поль; ты мне нужен.
– Не могу, сестрица.
– По крайней мере сядь около меня, когда я буду танцевать. Пожалуйста, Поль.
– Хорошо.
Лизавета Васильевна тотчас подхватила какую-то рыжую даму и начала с ней ходить по зале; Бахтиарову, кажется, очень хотелось подойти к Масуровой; но он не подходил и только следил за нею глазами. Проиграли сигнал. Волнение Лизаветы Васильевны, когда она села с своим кавалером, было слишком заметно: грудь ее подымалась, руки дрожали, глаза искали брата; но Павел сидел задумавшись и ничего не видел.
Всю эту сцену видела молоденькая дама, рассердившаяся на Бахтиарова: она видела, как он встал и пошел к Лизавете Васильевне; видела обоюдное их смущение и, сообразивши слова Бахтиарова о неожиданном его счастье, тотчас поняла все.
