Я опять услышал классическое лошадиное ржание и рванул к ближайшей избе, рядом с которой росло огромное плодовое дерево. Но до дерева я так и не добежал. На полпути резко затормозил и рухнул прямо в грязную лужу, когда входная дверь избы распахнулась от сильного пинка. Отплёвываясь от забившей рот грязи, я поднял голову и торопливо протёр глаза. На ступеньках избушки показались двое: здоровенный бородатый мужик с перекошенной в злобе мордой и худенький мальчонка лет десяти, которого этот мужик держал за шкирку. Мужик тащил мальца за собой и отбрыкивался от визжащей женщины, которая цеплялась за его башмаки в тщетной попытке остановить. В конце-концов мужику это надоело и он с носка засадил женщине в живот. Она закряхтела и свернулась калачиком под дикий визг пацана.
Совершенно обалдев от увиденного, я почувствовал, как ярость тугим комком подступает к горлу. Как пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Я опять сплюнул попавшую в рот грязь и пополз на карачках, пытаясь подобраться поближе. Крики и плач не утихали, а я спешил укрыться за стволом большого дерева, чтобы рассмотреть происходящее своими глазами.
Превратившись в грязное чудо-юдо, я прильнул к стволу и, наконец-то, рассмотрел, что происходит. На небольшом клочке пространства, вокруг которого полукругом теснились невысокие деревянные избушки, казалось, собралось всё население деревни. Мужчины и женщины в расцвете сил, дряхлые старики и старухи сидели в мокрой грязи в коленопреклонённых позах и, согнувшись, подставляли спины ливню. Они что-то бормотали себе под нос, монотонно кланялись и осеняли себя очень знакомыми знаками в виде прочерченной в воздухе восьмёрки. Их было человек пятьдесят, не меньше. И все они раболепно сцепляли ладони и смотрели в глаза тому, кто смело стоял перед ними, кто не боялся дождя и активно махал предметом похожим на кадило. Плотный белый дым огромным облаком накрывал толпу и даже капли дождя не могли его рассеять.
Я утёр воду с лица, прищурился и попытался внимательнее рассмотреть того, кто машет кадилом. Его одежды отличались от одежд, которые носили жители деревни. Он был похож на старейшину Элестина, когда тот проводил обряд, обручив меня с Дейдрой. Этот выглядел так же. Белая-белая мантия, которая под воздействием дождя превратилась в мокрую-мокрую, спускалась до самых ступней и скрывала обувь. Такой же белый и такой же мокрый монашеский клобук, расшитый золотыми нитями, закрывал голову до самых глаз, но оставлял открытым мрачное, тщательно выбритое лицо и нос с горбинкой, выглядевший весьма странно. Слишком тонко. Казалось, ноздри были зажаты прищепкой, отчего пронзительный громкий голос звучал на удивление гнусаво.
— Кротость, смирение, послушание — это дар, позволяющий смертным познать сущность триединого Бога! — не переставая размахивать кадилом, прогундосил он. — Мы не должны противиться воле божьей! Мы должны подчиниться ей! Мы должны исполнять указания его наместников!… Отбросьте гордыню! Будьте добродетельны и покорны! Будьте смиренны, как того требует ОН! Смиритесь с его волей, которую до вас доносят мои уста! Не противьтесь неизбежному! И он встретит всех вас с распростёртыми объятиями, когда придёт время держать ответ за деяния мирские! Смиритесь с его требованиями, которые озвучиваю я — его наместник! Подчинитесь моей воле, а значит — воле Бога!
По обе стороны от гнусавого прохаживались двое молодых парней в промокших кожаных одеждах. Оба были высоки ростом, держали в руках самые натуральные мечи, а лица их кривились в надменных усмешках. Словно наркоманы, наглотавшиеся дыма, они улыбались и издевались над коленопреклонёнными жителями. Хватали за растрёпанные волосы ближайших, смеялись им в лицо. Затем это лицо окунали в грязь и отпускали. А когда очередной бедолага начинал корчится и в страхе отползал, пенделем придавали ускорение.
— Что за хрень здесь происходит? — прошептал я и перевёл взгляд на того кабана, который тащил упирающегося мальчонку к стоявшей в отдалении повозке. Он волок его, абсолютно не церемонясь. Словно это был не живой человек, не ребёнок, а мешок с мясом и костями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
У самых ворот деревни я рассмотрел повозку и виде металлической клетки, которая была запряжена двойкой самых обычных гнедых лошадей. Рядом с лошадьми стоял немного растерянный седовласый мужик, держал их под уздцы и похлопывал по мордам, успокаивая. В самой клетке бесновались и истерично рыдали дети. Их было шестеро и каждому на вид немногим больше десяти лет. Самый старший — почти подросток — забился в металлический угол и с ужасом смотрел по сторонам. А те, кто помоложе, не сдерживали эмоций. Рыдали навзрыд, звали маму, звали папу. Просили помощи, которая никак не приходила.
Надрывные детские крики заставили моё сердце забиться сильнее. Я пребывал в полнейшем шоке, а потому несколько секунд не мог прийти в себя. Я, кажется, начал понимать, что за зрелище разворачивается перед моими глазами. Но оно было настолько диким, настолько фантасмагоричным, что изнеженный ум жителя Земли 21-го века отказывался в это верить.
Здоровяк подтащил мальца к повозке, одним движением зашвырнул его внутрь и, не обращая ни малейшего внимания на детские причитания, запер клетку на засов. Замахнулся кулаком на детей и прикрикнул, чтобы даже не пытались выбраться. Иначе им не поздоровится. Затем отошёл в сторону и успокаивающе погладил одну за другой трёх чёрных лошадок, привязанных к забору.
Распахнулась дверь самой большой избы, ступеньки которой выводили прямо на местную площадь, и оттуда кубарем выкатился седобородый дед. За ним спустился крепкий мужик, одетый в добротные кожаные доспехи со стальными пластинами на груди. Мужик ступил на грязную землю и с ходу всадил в рёбра старика носок башмака.
— Где остальные!? — злобно закричал он, когда старик согнулся пополам. — Не ври мне, старый пень! Я знаю, ты врёшь! Где ещё трое!? Где вы их прячете!?
Под одобрительный смех тех двоих, что стояли в плотном дымном облаке, он принялся обрабатывать бедного дедка ногами до тех пор, пока тот не отключился. Тело расслабилось, а седая голова безвольно опала на мокрую грязь.
— Где его женщина? — обратился мужик в доспехах к тому, кто махал кадилом. — Быстрее! Времени мало!
— Вон она, — гнусаво ответил тот и указал пальцем на кого-то из коленопреклонённых людей в плотной группе.
— Сюда её!
Двое весельчаков стремглав бросились выполнять указание и вырвали из толпы дородную бабу. Она не успевала передвигаться с такой же скоростью, и им пришлось волочь её за собой.
— Быстро говори, где ещё трое! — закричал мужик, когда женщину поставили перед ним на колени. — Говори, кобыла! У меня нет времени на твои причитания!
Но женщина молчала. Со своего места я видел затылок, укрытый мокрым платком, и не видел лица. Но зато видел лицо главаря. Он недовольно скривился и ударил женщину кулаком по лицу. Она повалилась на бок, и он добавил ногой.
— Святой отец, она не понимает по-хорошему, — сквозь зубы процедил он. — Объясни ей, что Фласэз милосердный требует смирения от каждого. И беспрекословного подчинения его воле. И сделай это побыстрее, пока небо не прояснилось.
Я рассмотрел, как носивший мантию, человек недобро прищурился, сделал глубокий вдох и подул на уголёк. Затем задержал дыхание, взмахнул кадилом пару раз, уплотняя дымное облако, и решительно направился к женщине.
А я почувствовал, как заскрипели мои зубы. Теперь я не только понял, что происходит, но и поверил в это. Я это принял. Прямо на моих глазах самые настоящие подонки — они же простые работорговцы — собирались выкрасть величайшую ценность этого мира — детей. И совершали это не испытывая никаких угрызений совести.
Но я не мог понять одного: почему жители не сопротивляются? Здесь, прямо на площади, их никак не меньше пяти десятков. Они этих мразей легко задавят массой. Их же всего шестеро, если считать жреца. Встали, стряхнули оцепенение, разогнали страх и десятком злобных челюстей вцепились в горло каждому. Вырвали кадыки, перекусили сонные артерии, пустили кровь, разорвали на куски. Ведь их детей прямо на глазах кидают в клетку. Как они могут бездействовать? Как могут оставаться такими пассивными?
