– Желание императора почти сбылось, – засмеялся Хаим. – На выставке продавались разные сувениры, в том числе крохотные копии этого собора, как раз для ладони. Я видел их в лавках Литвы. Демонстрация тоски по старой столице и одновременно вызов полякам…
Раздел литовского искусства Хаима не впечатлил. Экспозиция состояла в основном из декоративно-прикладных изделий, а представленный в качестве крупной скульптурной работы бюст президента Антанаса Сметоны, спорящий размерами со статуей скорбящего Христа, показался некорректным.
Все страны-участницы постарались продемонстрировать свои особенности и величие. Хаим не смог просмотреть и половины технических разделов, быстро прошелся по экспозициям с автоновинками. Павильоны СССР и Германии, расположенные один против другого, впечатляли и каждый сам по себе, и в общем ансамбле.
Высоченный павильон Советского Союза поднимался в небо лестницей-пьедесталом грандиозной статуи «Рабочий и колхозница» из нержавеющей стали. Скульптор Вера Мухина, автор произведения, оказалась наполовину француженкой и училась у Бурделя[14], о чем гордо писали парижские газеты. Искусствоведы назвали работу «шедевром ХХ века».
Эта лирическая манифестация большевистской пропаганды привела чувственных парижан в такой восторг, что ее провозгласили эмблемой выставки. Серпом и молотом сверкающая пара словно грозила геральдическому орлу со свастикой в когтях. Германский павильон, на котором была установлена скульптура хищной птицы, не уступал советскому по высоте. Сам Гитлер курировал проект стилизованного под готический замок сооружения…
Советский авторский коллектив был удостоен гран-при. Германия тоже не осталась без наград – золотую медаль, например, получил документальный фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли» о съезде национал-социалистической партии на стадионе в Нюрнберге.
– Экспозицию Советов признали самой богатой, а самым дорогим ее экспонатом – географическую карту СССР. Больше двадцати метров изумительной мозаики – яшма, нефрит, аметист, опал, оникс, рубин… море поделочных камней и самоцветов!
– А я нигде, кроме Вильно, не была, – вздохнула Мария.
– Говорят, тот, кто не видел Любека, не видел мира. Времени у нас, к сожалению, мало, но уж в Старый город мы непременно наведаемся!
– Вы ездили в Любек раньше?
– Да, был два раза с отцом, еще мальчишкой. Название, чувствуете, славянское? Оно перешло «по наследству», в древности те места населяло племя славян. Любек – прекрасный… В Средние века он главенствовал в торговом Ганзейском союзе, куда входили двести городов от Лондона до Новгорода, и имел статус вольного города.
– Что значит «вольный город»?
– Любекский городской совет вел самостоятельную торговую политику, а пятнадцать лет назад принял собственную конституцию. Она утверждала право демократических свобод. Любек, можно сказать, был отдельным маленьким государством.
– Почему – был?
– Первого апреля прошлого года, после восьми веков независимости, город ее потерял. Гитлер включил Любек в состав прусской земли Шлезвиг-Гольштейн.
Помолчали, и Хаим невесело рассмеялся:
– У фюрера, видно, привычка – издавать первого апреля особенно дурацкие декреты и постановления. Однажды в начале своего правления он первого апреля объявил немецкому населению приказ игнорировать еврейские магазины. По всей Германии висели плакаты: «Кто покупает у еврея – тот враг народа». А вышло наоборот – немцы проигнорировали приказ… Но простите, я уклонился в политику. Так вот, во время расцвета Ганзы сбежавший откуда-нибудь раб становился свободным, если ему удавалось прожить в Любеке один год. Город свято соблюдал свое право и торговую честь. Когда на купеческие караваны нападали пираты, торговый флот мгновенно превращался в военный и давал отпор пиратским кораблям…
Глава 8
Город, потерявший свободу
Немецкие военные корабли, монументально стоявшие на рейде у отдельного причала, ничуть не напоминали романтические средневековые парусники и вносили в веселую суматоху гавани какую-то зловещую ноту. В проливе толкались баржи, сухогрузы, траулеры и другие суда. На пристани вздымался лес кранов, по набережной сновали грузовые машины, суетились рабочие, моряки, служащие порта и вездесущие мальчишки; кишащий людской муравейник мельтешил, трудился, бездельничал и гомонил на разных языках.
Борт парохода прошуршал о деревянную стену пирса. Спрыгнув на него, юнга с поваренком поволокли швартовый трос к чугунной тумбе. Загремел цепями трап, и к судну заспешили пограничники, таможенники и портовые чиновники. Огромные крюки кранов замотались в трюм и обратно, подхватывая поддоны с мешками и ящиками. «Майна – вира, майна – вира!» – кричали докеры в касках. Разгрузка завершилась только поздно вечером.
– В Клайпеде провозились бы вручную куда дольше, ведь и грузились две с лишним недели, – сказал Марии усталый, довольный работой Хаим.
С утра день выдался солнечный, но не жаркий. Мария почувствовала, как к ногам возвращается уверенность. Шаги стали легкими, словно с тела спал невидимый груз. Обретшие чуткость ступни ощущали под тонкими подошвами туфель камни мостовой, гладко отполированные многими поколениями пешеходов… Ах, какое это, оказывается, счастье – ступать по твердой земле! И даже ехать, если это – наземный транспорт. Автобус.
Мимо по реке шли пассажирские катера и грузовые баркасы. От поднятых ими волн тихо покачивались белоснежные яхты, пришвартованные к причальной стенке – ожидался праздник ежегодной регаты в Любекском заливе. Зеленая набережная тянулась далеко вперед, сбоку празднично сочеталось красное с белым – кирпичные и оштукатуренные барочные фасады, мощные по сравнению с прячущимися за ними домами. Тесные шеренги многооконных зданий, узкие остроконечные крыши, симметричные фонари и стриженные «под овечку» деревья – все было каким-то камерным и театральным, не городок, а картонажные декорации к сказкам братьев Гримм. Вдали, соперничая друг с другом в высоте, четко вырисовывались медные шпицы соборов.
По Пуппенбрюкке – «Мосту кукол» – направились к Старому городу пешком. Приземистые статуи богов-покровителей на перекрытиях моста и впрямь казались кукольными. Озорной художник подшутил над римским богом торговли, а может, над людьми: обнаженный и вальяжный, но в шляпе, Меркурий был непочтительно повернут к прохожим спиной. Хаим, дурачась, приладил к скульптуре свой портфель, и так к месту пришлось, что хоть оставляй! Рассмешил Марию и всех, кто шел с ними по дороге.
Возле наружных городских ворот Хольстентор, остатков некогда могучего бастиона, бок о бок стояли старинные корпуса с рыжими от солнца кровлями – соляные склады.
– Такие красивые – для соли?
– Соль была основным товаром любекских купцов. Они обменивали ее на руду, пушнину и рыбу у торговцев тех стран, где нет соляных месторождений, и выручали немало. Благодаря этому «белому золоту» город разбогател и расширился. Соль добывалась недалеко, под Люнебургом. Специально для ее сплава был прорыт канал, который соединил Траве и Эльбу. По искусственному каналу Эльба – Любек в центр Европы до сих пор идут товары из всех стран Балтии, а сюда поступают встречные грузы.
Башни-близнецы Хольстентора, сложенные из красного и черного глазурованного кирпича, соединял нарядный фриз. Смотровые оконца, а может, бойницы хмурили навесы-веки на шатровых башенных округлостях. Над въездной аркой сияла белая надпись «Concordia domi – foris pax»[15]. Мудрый девиз… В старину в крепости держали пушки, воины несли службу, но ни орудиям, ни людям ни разу не пришлось выстрелить, хотя мир вокруг во все времена не был безмятежным.
За воротами открывался Старый город – остров в объятии рек Траве и Викениц. Ступив на мощеную выпуклость Рыночной площади, Мария ахнула: никогда не видела она более слаженного и в то же время разноликого архитектурного ансамбля! Причудливая смесь готики и Ренессанса, суровых башен и смелого декора, мир карлика Носа и крошки Цахеса выросли перед нею. Лукавое зодчество являло из глубины столетий разумное соседство величия, сказочной красоты и практичности, выверенное до мелочей.
Перед южной стеной знаменитой ратуши выделялась галерея, сложенная из песчаника, с гербами ганзейских городов. Сверху фасад украшали все те же излюбленные башни и два круглых сквозных отверстия.
– Окна ветра, – пояснил Марии добровольный экскурсовод. – Чтобы вылетел вон, не успев снести по пути стену.
Летний ветер носил над площадью смешанные запахи липы, роз – багровых, белых, кремовых, в изобилии растущих повсюду, жареных сосисок и специй из уличных кафе и еще чего-то тонкого, очень нежного, похоже, орехового. Прежде чем увидеть гостеприимно распахнутые двери магазина-кафе «Нидереггер», Мария обостренным недавней морской болезнью нюхом уловила, что соблазнительный аромат струится оттуда. Хаим уже говорил ей об этой семейной кондитерской фирме, производящей прославленные марципановые конфеты.