И молчали.
А потом я сказал:
– Чепрятков стуканет. Обязательно стуканет.
– Не стуканет. – Лара разглядывала разбитый кулак.
– Почему?
– Потому. Подумай.
Я подумал. Чепрятков действительно не стуканет. Потому что если узнают, что его отлупила девчонка, то репутация Чепряткова будет напрочь уничтожена.
– Что будем делать дальше? – спросил я. – Когда?
– Скоро.
– Ну и отлично. Пора нам сменить обстановку. Развеяться немного, последние деньки были не из легких...
– Это, может быть, надолго, – сказала Лара.
– Что ж, до следующей пятницы я совершенно свободен...
– Я не хочу решать ни за кого, понимаешь... – сказала она. – Это выбор каждого.
– Конечно, выбор каждого. Тогда давай... завтра. Или нет, лучше послезавтра, я думаю, в этот раз надо хорошенько все... Подготовиться.
– Хорошо. Подготовься. Послезавтра... Ты поезжай, я еще посижу немного.
– Как хочешь. Осторожнее только, смотри, чтобы... Чтобы водяной не утащил.
Лара кивнула. Я пошагал к мопеду.
– Женя... – позвала Лара.
Я обернулся.
– Я не... Я не хотела, чтобы так...
– Да ладно, Лар. Со всеми бывает. Все будет хорошо, я верю. Помнишь, я тебе рассказывал про своего крокодила?
– Помню.
– Я там не все еще рассказал. Потом я почти сразу нашел книжку, наверное, самодельную, но точно уже не знаю. Там тоже что-то рассказывалось про эту... страну вашу. И способы указывались разные для попадания. Я попробовал, у меня ничего не получилось только. Но теперь я верю. Точно верю. Даже знаю.
– Хорошо. Верить всегда хорошо.
– У тебя какой размер обуви?
– Чего? – удивилась Лара.
– Размер обуви какой?
– Тридцать седьмой, кажется...
– Отличный размер! – сказал я. – А у моей матери сорок первый, ты прикинь... Ладно, я поеду.
Человеку важно иногда побыть одному.
Я ехал медленно. Быстрее не хотелось. Что-то было в мире не так, я не мог понять что, но что-то было.
Как-то раз, уже довольно давно, я спросил старого, когда он понял, что стал старым. Старый долго думал, даже курил. Будто это могло помочь. А потом рассказал.
Когда я был маленьким, сказал старый, то, если оказывался в другом городе или в другом доме, мне всегда казалось, что каждое незнакомое мне место имеет свою душу. Что оно неповторимо, непохоже на остальные. У каждого места были свои ощущения. Но в один день все города и дома стали на одно лицо, стали похожи и неотличимы. И было уже все равно, где быть, потому что везде было одинаково.
Тогда старый стал старым.
В тот вечер, возвращаясь домой, я вдруг понял, что город пылен, скучен, безнадежен с севера на юг, безрадостен с запада на восток. Я понял, что в нем одинаково.
Я вернулся домой и спрятался в трубу. Лежал и смотрел в космическое небо.
День заканчивался. Солнце уходило. Где-то там по берегу шагали серьезные мальчишки с кривыми самодельными удочками. Лара сидела на обрыве, болтала ногами и смотрела на воду.
У нее очень хорошо получалось болтать ногами, она делала это лучше всех в мире.
Лучше всех.
Глава 29 Плоды просвещения
Джинсы, на правой штанине три, на левой четыре прорехи, прорехи в булавках, все, как полагается. От задницы до колена вышитая люрексом надпись:
Старик Державин нас, блин, заметилИ в гроб вошел
Дальше троеточие, а надпись струится, что красиво.
Короткая кожаная куртка с широким ремнем, из-под куртки алая рубашка с треугольным воротником, шарф или галстук разляпистый, в стиле поэта Вознесенского. Очки старомодные, гробики, найденные, наверное, в дедушкином сундуке.
Это Шнобель, из кабинета Зучихи вышел Шнобель.
А сразу же за ним его мать. Я мать Шнобеля не очень хорошо знал, видел пару раз на собраниях. Пошла поддержать сыночка. А старый со мной не пошел. Сказал, что не желает позориться. Что устал в последнее время позориться.
Он еще много что сказал, и все прямо мне в морду, это было правильно.
Так что я пошел один. Рожа и ребра болели, но синяки как-то быстро сошли, я пошел.
Шнобель поглядел на меня, молча проковылял мимо. А мать его остановилась. Я думал, она скажет что-нибудь типа «не смей подходить к моему мальчику» или «хулиган». Но мать Шнобеля так не сказала, она сказала по-другому:
– Я думала, ты умнее.
И поцокала за своим сыном. Одета она была тоже хорошо. Дорого, приятно для глаза. И духи тоже. Я хотел сказать ей в спину что-то обидное, но не смог. Слишком хорошие духи.
– Заходи, – позвала из-за двери секретарь.
Я протиснулся – двери были устроены так, что в них все время приходилось протискиваться. Сначала в предбанник, а затем в кабинет Зучихи.
Я несколько удивился. Зучиха была не одна. В кабинете присутствовала Ирина Николаевна, наш директор. А Зучиха явно нервничала и вертела в пальцах уже почти окончательно почерневшего мамонта. Трудная все-таки профессия, слишком много народу желает тебе козы.
– Ирина Николаевна, полюбуйтесь на этого хунвейбина! – сказала Зучиха. – И это наш лицеист! Морда, как у настоящего боксера!
Начало было плохое. Кто такие хунвейбины, я знал не очень хорошо, кажется, какие-то китайские хулиганы, но само слово было какое-то гнусное, я думаю, мало кому понравилось бы, если б его обозвали хунвейбином. Тупо. Крапивно.
– Да... – разочарованно сказала Зучиха и ткнула пальцем в ноутбук.
Зачем-то.
Ирина Николаевна промолчала. Достала из кармана самых дешевых карамелек, тех, что в зубах застревают, принялась перебирать их.
– Посмотрите на этого Спайка Тайсона! – Зуч снова терзанула ни в чем не повинный бук.
– Майка Тайсона, – поправила Ирина Николаевна. – Его зовут Майк Тайсон...
– Майк, Спайк, какая, Ирина Николаевна, разница! Это же настоящий... настоящий террорист! Сегодня он нападает на учеников, нападает на учителей, а завтра...
Родину продаст, подумал я. Передам тайные сведения занзибарским спецслужбам.
– А завтра он взорвет мэрию! – Зуч ограничилась банальностью.
– Зачем? – спросила Ирина Николаевна.
– Что зачем? – не поняла Зуч.
– Зачем ему мэрию взрывать?
– А зачем он напал на Аверьяна Анатольевича?! Чем ему спортмастер мешал?!
Я думал, что разговор пойдет о вчерашних приключениях, но оказалось, что нет. Оказалось, что все гораздо хуже.
Оказалось, что Шнобель меня сдал не только Чепряткову.
Вломил.
Набарабанил.
Заложил.
Могу придумать еще четырнадцать синонимов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
