и никакими мерами нельзя было приостановить это пьянство. …Спирт был вылит в Лену. Обоз со спиртом до Лены сопровождался усиленным конвоем даже с пулеметами, ибо на обоз было совершено нападение (партизаны совместно с крестьянами)»[1591]. До 50 тыс. ведер спирта и много водки хранилось в Киренске на казенном складе, который «был предметом особых вожделений, как со стороны партизан, так и [со стороны] обывателей, так как продажа водки была запрещена. …С партизанами было заключено „устное соглашение“, что им будут выдавать на каждого пьющего по ½ бутылки водки… и по спискам непьющих не оказалось»[1592]. Постановление Временного краевого военно-революционного совета Северо-Восточного фронта о борьбе с пьянством 13 ноября 1919 года определяло наказание самогонщикам: на первый раз штраф, на второй – отдача под трибунал. Приказом по армии Е. М. Мамонтова от 21 октября того же года за пьяный дебош в лазарете завхоз штаба 2‐й дивизии Власов для искупления вины был отправлен на фронт вооруженным одной лишь пикой[1593].
П. Е. Щетинкин упоминал, что при взятии Минусинска партизаны захватили винный завод и склады спирта[1594]. Как победители распорядились напитками, он скрыл (особенно свое и Кравченко алкогольное усердие), зато другие мемуаристы были откровеннее: «В октябре месяце 1919 года, занявши Минусинск, армия стала от времени до времени заниматься поклонением Бахусу, а при этом, как полагается, и Милосскому изваянию (Венере. – А. Т.). <…> При ничегонеделании армия, ясно, выпивала, т[ак] к[ак] у нас выдавалось на каждого бойца в сутки по 1/20 спирта, да и со стороны кой[-]где прихватывали», – писал Тимофей Рагозин. Правда, он не уточнял, 20‐ю часть от какой меры спирта получали партизаны: если от ведра (12,3 л), это означало 615 миллилитров спирта, а если от четверти (3,075 л), то 154 миллилитра[1595].
К. И. Матюх вспоминал, что в Минусинске в партизанское войско влилось много «всякого темного элемента, включая уголовников; всех, в т[ом] ч[исле] многих и старых партизан, очень волновал запас спирта». И минусинские власти, и рядовые партизаны «…занялись одним общим делом – уничтожением спирта». Матюх продолжал: «В это ужасное и в высшей степени неопределенное время не дремал и уголовный элемент: были сформированы целые шайки, которые, разъезжая по освобожденным нами от „белых“ деревням, занимались пьянством и вымогательствами, развращающим образом действовали на деревенскую молодежь. <…> …Когда против этих шаек принимались какие[-]либо меры для их обуздания, то пьяное хулиганство шаек доходило до высших пределов… В Курагино, например, при разгоне такой орды пришлось пожертвовать одним из лучших товарищей»[1596].
Очевидной лазейкой для пьянства во всех крупных отрядах было нередкое получение спиртного под предлогом лечения[1597], поэтому тогда же военно-революционный совет фронта постановил: «Больные на фронте и в тылу могут получать самогонку и другие спиртные напитки лишь по разрешению врача»[1598]. Начальник 1‐й партизанской дивизии армии Мамонтова Д. Е. Блынский вспоминал, что самогон «часто не мог достаться больным[,] так как больных опережали здоровые фельдшера и „начальство“»[1599].
Самые известные партизанские вожаки не раз попадали в пиковое положение из‐за пристрастия к хмельному. По рассказу И. В. Громова, в начале 1919 года от милиции чудом спасся Е. М. Мамонтов, прихваченный с компанией во время большого застолья в родном селе[1600]. В апреле того же года «кулаки» села Тихомировка споили отряд П. К. Лубкова, расслаблявшийся после удачного боя с карателями прапорщика Соколовского у села Святославского Мариинского уезда, а затем привели белых, после чего лубковцы потеряли до 30 убитыми. В конце июня история повторилась, но с гораздо более тяжкими последствиями: перепившиеся партизаны, забывшие про караулы, были окружены, разбиты наголову, а сам Лубков серьезно ранен; после этого отряд рассыпался на группки и перестал быть крупной боевой единицей[1601].
Григорий Рогов, не в силах утихомирить пьяных партизан, нашедших в одном из сел большое количество самогона, был вынужден, по свидетельству В. М. Голева, сменить позиции: «Невоздержанность в выпивке партизан заставила Рогова спешно выехать из Заречного»[1602]. Однако повальное пьянство роговцев продолжалось, вскоре послужив причиной крупного поражения под Тогулом и отступления к Таловке (часть трофейного вина К. Кузнецов при бегстве захватил с собой, поэтому и в Таловке пьянство продолжилось, что вызвало большие потери при новой атаке белых)[1603]. Описывая осаду церкви села Тогул, командир отряда М. З. Белокобыльский вспоминал: «С утра[,] бывало[,] гуляем, пляшем, поем песни, а к вечеру будь готов к наступлению» (поскольку осада шла в ноябре и ранняя вечерняя темнота препятствовала прицельному огню, очередной поход к стенам церкви выглядел как исполнение сравнительно безопасного ритуала). А Д. В. Пороховниченко, подчиненный Белокобыльского, писал еще более откровенно и без какого-либо осуждения: «Образ жизни отряда – беспредельное пьянство…»[1604]
Крепко пивший А. Д. Кравченко также многие вопросы решал, будучи под воздействием спиртного, а весной 1919 года партизанское наступление было отложено на три дня ради грандиозной попойки по поводу «бракосочетания» Кравченко с одной из его знакомых. После Кияйского боя Кравченко обвинили в бездеятельности и пьянстве с известной подпольщицей В. А. Малышевой. Командир Канского полка М. В. Александров 16 марта в бессильном гневе писал товарищам о главкоме:
Я поражаюсь изворотливости этого актера… как ловко он подъезжает к любому и каждому и как умеет замазать дыры на своей изверченной репутации. Когда нужно[,] расцелует Вас, а когда нужно и есть сила, – растопчет как козявку… Болтлив до приторности… в комнате непобедим. Зато посмотрите, как у него трясутся поджилки во время боя. Мечется, как настеганный заяц[,] и рычит, как медведь. <…>
Все заботы его сводятся к бутылке и только она несколько живит его. После Нойского боя нам ничего не стоило захватить отряд [карателя] Техменёва – решили и поехали. Всю дорогу он пил… доехав до д[еревни] Листвяжной, уже не твердо держался на ногах и внезапно заболел… Делать было нечего[,] устроили штаб и пошли наступать… <…> Наступление повели по указанию какого-то его друга и завели отряд в тайгу… Четыре раза я посылал в штаб ординарца, который привозил один и тот-же ответ: «пьяный[,] и ничего не добьешься». Еду с ним и застаю в штабе гадкую картину… закуску, выпивку и мадам N… распевающую «из‐за острова на стрежень». <…> У нас произошел скандал[,] и я немножко не спустил курок. <…> Главковерх пустился в слезы и полез целоваться… Мадам все ругалась, Манцы уже наступали, а наши части блудили и чуть все не перемерзли. <…>
Кравченко по[-]прежнему
