А потом вдруг все стихло. Известные бонды чинно прошествовали на отгороженное веревками место и уселись на скамьи. Рядом с лагретой встал Эцур.
— Все ли получившие приглашение прибыли? — громко спросил он.
Зазвенело железо, и блестящие клинки взмыли над головами собравшихся. Поднятие оружия на тинге означало «да». Эцур удовлетворенно кивнул:
— Все ли прибывшие получили возмещение за хлопоты и плату за обратный путь[101]?
Мечи опять поднялись. Потом Эцур поинтересовался, все ли знают, почему Фростатинг был перенесен на конец лета, а не знавшим объяснил, что задержка связана с просьбой ярла Хакона. Поведав об этом, он широко повел рукой в сторону и Хакон вышел вперед. Он волновался и неуверенно щурился.
— Я хотел изменить введенные подати, поскольку слышал, что многие из вас стали богаче, чем прежде, а других постигло несчастье, — начал он и в ответ на недовольный гул толпы поднял руку. — Я просил отложить тинг из-за последних. Все вы знаете, что случилось в Согне. Синезубый сжег наши усадьбы! Я спрашиваю: неужели он не взял всего, что ему причиталось с нашей земли?
Ответом послужила тишина. Бонды удивленно переглядывались и явно не понимали, к чему клонит ярл.
— Я спрашиваю: разве теперь мы должны платить подати Синезубому?! — все громче вопрошал Хакон. — Разве он уже не забрал того, что ему причиталось?
Последние слова Хакона потонули в восторженном та? вое. Бонды наконец-то поняли его мысль и теперь, поворачиваясь друг к другу, размахивали руками и обсуждали его предложение. Кто-то не желал платить и кричал о праве родовой земли, кто-то возмущался наглостью Синезубого, а кто-то боялся его мести. Эцур поднял руку, ц гомон стих.
— Отныне я не буду платить конунгу датчан никаких податей! — пронзительно выкрикнул Хакон.
Он умел убеждать. Да и трудно ли убедить тех, кто уже успел возненавидеть Синезубого? Первыми в знак согласия с Хаконом подняли оружие бонды с Согна, за ними — Треннелага. Постепенно к ним присоединились и остальные.
— А ты чего стоишь? — толкнул меня в бок один из случайных соседей, незнакомый русобородый бонд.
— Не мне решать ваши дела, — коротко ответил я. Бонд недовольно сморгнул:
— Тогда что ты тут делаешь?
— Пришел с Хаконом.
— С Хаконом? — Глаза спрашивающего округлились. Он фыркнул и повернулся в сторону лагреты:— Что делает тут этот человек?! Он же из Свей!
Все уставились на меня. Сотни, нет, тысячи ощупывающих, внимательных глаз.
— Хаки Волк! — узнал кто-то.
— Хаки сын Белоголового! Хаки-берсерк! — понеслось по толпе. Бонды отхлынули, будто опасались, что я выдерну меч и примусь кромсать их дрожащие, жирные туши.
— Что он тут делает?! Или отныне это твой человек, Хакон?! — зазвучали недовольные крики.
Ярл утер со лба капли пота. Он боялся бондов ничуть не меньше, чем бонды — меня.
— Он станет моим человеком, — наконец решился он. — Я отдаю ему свою усадьбу на севере и право вейцлы с четверти северных земель.
— Что?!!
Я вытянул шею. Нет, это выкрикнул не Торир, а стоящий возле него высокий и толстый бонд. Его одежду украшала искусная вышивка, на поясе болтались серебряные подвески, на руках блестели браслеты, штаны обтачивала хорошо выделанная опушка. Лицо бонда было искажено гневом. Раздвигая толпу могучей грудью, он двинулся к ярлу. Торир улыбался ему в спину, и не оставалось сомнений, что парня разъярил именно он.
— Стой, Бруси! — Эцур заступил здоровяку путь к лагрете. — Тебе не разрешали войти сюда[102]!
— Так разрешите! — рявкнул тот. — Мне есть что сказать тингу!
— Нужно пустить Бруси! Пусть говорит! — поддержали его бонды возле Торира.
«Все они с севера, — догадался я. — И наверняка боятся Торира куда больше, чем самого ярла».
Продолжая удерживать здоровяка, Эцур неохотно повернулся к лагрете. Бонды на скамьях закивали. Законоговоритель отступил. Бруси перепрыгнул через за— граждения и, потеснив ярла, возмущенно завопил:
— Что же делается в нашей стране, если чужаку отдают право вейцлы?! Или мало смелых и достойных воинов в Норвегии?! Или Торир Олень, который столько лет собирал для ярла подати на севере, заслужил эту награду меньше, чем чужак?!
— Я отдаю Хаки свои родовые земли! — осадил его Хакон.
— Ты не конунг, и не тебе раздавать усадьбы! возразил Бруси.
Эцур вклинился меж ними как раз в то мгновение, когда мне показалось, что эти двое вцепятся друг другу в глотки.
— Тихо! — гаркнул законоговоритель, и спорщики примолкли. Стихли и остальные. Над молчаливым тингом поплыл шорох листвы и шум далекого прибоя.
— Я лучше всех знаю законы, — внятно произнес Эцур, — и вот что скажу. Хакону подвластна почти вся Норвегия, и его власть не меньше, чем власть конунга! Он имеет право давать земли кому. угодно! Не тебе, Бруси, судить дела ярла!
Я и не думал, что этот ходячий скелет может так убедительно говорить!
— Но я не сужу, — сникнув под его суровым взглядом, пробормотал Бруси. — Всего лишь говорю, что не приму в соседи чужака, да еще и берсерка! И без него хлопот полно!
— Бруси прав! Не примем такого соседа! — послышалось из ватаги северян. Усмехающийся Торир с торжеством покосился на меня. Он не кричал и не протестовал, но я знал — первым, кто подожжет мой новый дом, будет Олень. Он не поделится тем, что уже давно привык считать своим. И на указки ярла ему плевать. А коли в пожаре сгорит весь мой хирд —так еще лучше. Власть Торира на севере такова, что ни один из мелких халогаландских земледелов не выдаст его. Побоятся…
Хакон растерянно уставился на орущих людей. Он ждал возражений, но не таких яростных.
— Какое дело ярлу до наших земель?! Он живет битвами! — окончательно разошлись те. — Государь предпочитает грабить, а не пахать[103]!
Пора вмешаться…
Я вытянул оружие, решительно направился к лагрете и негромко попросил Эцура:
— Разреши мне сказать.
Он взглянул на меня, потом перевел взгляд на Хакона и наконец обернулся к бондам лагреты.
— Пусть говорит, — не дожидаясь вопроса, махнул рукой один из них, хмурый мужик с бледными губами. — Чего уж там…
Какой-то доброжелательный, бедно одетый бонд легонько тронул меня за плечо и шепнул:
— Иди, воин. Только не горячись. Тинг этого не любит.
Я запомнил его лицо. Может, этот бонд не стал богатым, как Бруси, однако отныне он обрел друга.
— Тингманны! — начал я. — Жизнь воина в походах и битвах. Я — воин и не собираюсь менять свою жизнь. Бруси же не хочет менять свою. Я правильно понял тебя, хольд?
