— Но вот восторжествовал практицизм, наступила эра машин, и все изменилось, понимаете? Мир и сейчас продолжает меняться у нас на глазах. Машина лишила смысла старый положительный кодекс. Ведь понятно, что невозможно заставить человека добровольно прикопать себя к машине, утверждая, что это дело его чести. Человек не дурак.
Хомс согласно кивнул. Он находил эту мысль оригинальной.
— Таким образом, — продолжал Слейтер, — от этого кодекса сохранилась теперь только его ставшая нормой отрицательная сторона, которая приобрела силу закона. Страх перед властью, некогда бывший лишь побочным элементом, теперь превратился в основу, потому что ничего другого не осталось.
Внушить человеку, что это дело чести, нельзя, и, следовательно, вы можете только заставить его бояться последствий, которые его ждут, если он откажется приковать себя к машине. Вы можете добиться этого, внушив, что его будут осуждать друзья. Вы можете пристыдить его, сказать, что он бездельник и живет за счет общества. Вы можете запугать его голодом, сказать, что, если он не будет работать на свою машину, ему будет нечего есть. Вы можете пригрозить ему тюрьмой. Или, в случае крайнего сопротивления, припугнуть смертной казнью.
Но говорить ему, что служить машине — дело чести, вы больше не можете. Вы обязаны внушить ему страх.
— Здорово! — Хомс возбужденно ударил себя кулаком в ладонь.
Слейтер снисходительно улыбнулся.
— Вот почему в наше время у младших офицеров, равно как и у старших, не осталось ничего, кроме страха. Они живут согласно тому единственному моральному кодексу, который выработало для них наше время. В эпоху Гражданской войны они еще могли верить, что сражаются за «честь». Теперь этой веры нет. В эпоху Гражданской войны машина одержала свою первую, неизбежную, главную победу над личностью. Понятие «честь» отмерло.
Следовательно, глупо пытаться держать сейчас людей в повиновении, взывая к их «чести». Это ведет только к разгильдяйству и ослаблению контроля. А сейчас, в наши дни, мы обязаны добиться полного контроля, потому что большинство людей должны служить машине, то бишь обществу.
Конечно, мы по-прежнему лицемерно славим «честь» на армейских вербовочных плакатах и в передовицах о развитии промышленности, и люди на это клюют, потому что боятся. Но неужели численность нашей живой силы зависит только от вербовки? Это было бы абсурдно. И мы объявили призыв, призыв в мирное время, первый подобный призыв за всю нашу историю. Иначе у нас не было бы армии. А у нас должна быть армия, и мы должны подготовить ее к войне. У нас нет другого выбора: либо идеально подготовленная армия, либо поражение. Современную армию, как и любую другую составную часть современного общества, следует контролировать и держать в повиновении с помощью страха. Современная эпоха обрекла человека на «хроническую боязнь», как я это называю. И так будет еще несколько столетий, пока контроль не станет стабильным. Если вы мне не верите, обратитесь в наши психиатрические больницы и наведите справки о росте числа их пациентов. А когда кончится война, поинтересуйтесь этим снова.
— Я вам верю, — сказал Хомс, неожиданно подумав о своей жене, — Но минутку! Сами-то вы этого страха не испытываете.
Слейтер слегка улыбнулся. Довольно печальная улыбка, подумал Хомс.
— Конечно, нет. Я понимаю, в чем суть. И я управляю. Бог меня наградил (или наказал) логическим мышлением, и я способен понять дух времени. Я и такие, как я, вынуждены взять на себя бремя правления. Чтобы сохранить организованное общество и цивилизацию в той форме, в какой мы их признаем, необходима не только консолидация сил, но и полный, безоговорочный контроль над ними.
— Да, — возбужденно сказал Хомс. — Я понимаю. Я давно это понял.
— Тогда вы один из немногих в нашей стране. — Слейтер печально улыбнулся. — Немцы уже начали это понимать и схватывают всё на удивление быстро. Японцы всегда это понимали и применяли на деле, но они не в состоянии приспособить эту концепцию к современной механизированной технологии, и сомневаюсь, что когда-нибудь смогут. Что до нас, то война покажет. Либо мы придем к идее консолидации и контроля и в результате выиграем войну, либо наша песенка спета. Так же, как спета песенка Англии, Франции и остальных стран, исповедующих патернализм. И первенствовать будут другие. Но если мы к этому придем, то с нашей производительной мощью и индустриальной механизированной технологией мы станем неуязвимы даже для России, когда пробьет час.
Хомс чувствовал, как по спине у него бегут мурашки. Он посмотрел на Сэма Слейтера, огромное личное обаяние генерала снова хлынуло на него, словно теплый свет маяка, и в эту минуту он понял трагедию человека, которого сама жизнь вынудила взвалить на себя такую ответственность.
— Значит, мы должны к этому прийти. — Хомс чувствовал, что Джейк Делберт искоса поглядывает на него чуть ли не с ужасом. Но ему сейчас было не до Джейка Делберта. У Хомса было такое ощущение, будто он все это давно знал, но знание пылилось где-то в заброшенном чулане его разума, а теперь он вдруг открыл дверь и увидел. — Мы обязаны к этому прийти, у нас нет другого выбора.
— Лично я, — твердо сказал Слейтер, — лично я верю, что нам это суждено судьбой. Но когда наступит тот день, мы должны полностью держать страну под контролем. Пока что ею правят крупные корпорации вроде «Форда», «Дженерал Моторе», «Ю. С. Стил» и «Стандард Ойл». И, обратите внимание, они достигают своей цели очень умело, они прикрываются знаменем все того же патернализма. Они добились феноменальной власти, и за очень короткий срок. Но сейчас главный девиз — консолидация. А корпорации не настолько сильны, чтобы эту консолидацию осуществить, даже если бы они действительно к ней стремились, а они и не стремятся. Только военные могут сплотить страну под единым централизованным контролем.
В сознании Хомса неожиданно возникла картина страны в паутине шестирядных автомагистралей.
— Война все поставит на свои места, — сказал он.
— Надеюсь, — кивнул Слейтер. — Корпорации — анахронизм. Они выполнили свою историческую миссию. Кроме того, они страдают одним опасным недугом, и, если его не излечить, он может стать смертельным.
— Что вы имеете в виду?
— То, что они сами боятся попасть под чью-то власть, хотя над ними никто не стоит. Они уже столько лет разводят свою патерналистскую пропаганду, что поверили в нее сами. Они верят в свою собственную версию сказки о Золушке, в ими же сочиненный наивный миф о нищем мальчике, который становится богачом. И конечно, это налагает на них некоторые моральные обязательства сентиментального толка — они теперь должны играть роль доброго папочки, которую сами себе придумали.
— Постойте, — сказал Хомс. — Я что-то не совсем понимаю.
Слейтер поставил пустой стакан на пол и грустно улыбнулся Хомсу.
— С ними происходит то же самое, что со многими, слишком многими, старшими офицерами, про которых я уже говорил. Они все — анахронизм, остатки прежнего поколения, воспитанного в викторианскую эпоху.
Люди, контролирующие корпорации, и наши старшие офицеры, в сущности, очень похожи, понимаете? И те и другие пускают в ход новое оружие общества — страх, который они же сами помогли воспитать, но и те и другие по моральным соображениям не склонны применять его в полную силу. Это своего рода пережиток викторианской морали и дышащей на ладан британской школы патерналистского империализма, той самой школы, которая запрещала истязать туземцев в колониях до смерти, если рядом не было миссионера и некому было дать им последнее причастие.
Плечи Хомса заходили от смеха.
— Но это же глупо!
Джейк Делберт кашлянул и поставил свой стакан на стол.
— Конечно, глупо, — кивнул Слейтер. — Логически это абсурд. Но все наши крупные промышленники и большинство наших нынешних офицеров по-прежнему играют эту роль. Все ту же роль заботливого папочки в духе британского империализма. И вы сами видите, как это ослабляет их власть и контроль над подчиненными.
Страх перед обществом — самый действенный залог власти из всех существующих. По сути, единственный ее залог, так как машины уничтожили потенциально положительный кодекс. И тем не менее они безалаберно растрачивают мощь этого оружия, направляя его на самые идиотские мелочи, например пламенно доказывают нежелательность потери девственности до брака, хотя эта проблема давным-давно никого не волнует. Ведь это все равно, что тушить окурок из брандспойта.
Хомс просто зашелся от смеха, это было похоже на припадок. Потом он вдруг снова подумал о своей жене, и смех его тотчас оборвался, не оставив после себя ничего, кроме ошеломляющего изумления перед неоспоримостью рассуждений Сэма Слейтера.
