Итак, состоялся мой поэтический дебют, и я стал ждать откликов. Признаться, я избалован вниманием зрителей. После каждой картины, после каждой телевизионной «Кинопанорамы» приходили сотни писем с отзывами, рецензиями, претензиями и похвалами. Чего только люди не пишут!
Но в данном случае было прочное молчание. Я понимал, что стихи могут не понравиться. Но тогда возникли бы негативные оценки. Не было никаких! Я не сказал ни одному человеку, включая друзей и знакомых, что я теперь вроде бы как профессиональный стихотворец, ведь меня напечатали! Я надеялся, что кто-нибудь из приятелей или коллег заметит этот факт и в крайнем случае хотя бы удивится. Все-таки не каждый день кинорежиссеры публикуют собственные стихи! Но не тут-то было! Конечно, неважное качество стихов, без сомнения, имело значение для глухого безмолвия, но главный вывод, который я сделал: интеллигенция толстых журналов не читает. Я, честно говоря, не расстроился, ибо ставки на эту публикацию не делал никакой. Ну, потешил тщеславие, и довольно. Тем более я снимал «Жестокий романс», был занят, уставал смертельно. И вскоре вообще позабыл об этом случае. Но стихи порой пописывал. Тогда, когда они сами, без спросу, посещали меня.
Постепенно мои рифмованные грехи стали попадаться на глаза читателям довольно часто — публикаций в разных журналах было изрядно. И когда меня в те годы на так называемых творческих вечерах спрашивали, почему это я вдруг ударился в поэзию, я выстроил достаточно стройную теорию. «Заниматься не своим делом, — объяснял я, — добрая традиция нашей интеллигенции. Недаром Евгений Евтушенко увлекся кинорежиссурой, а Роберт Рождественский стал вести телепередачу „Документальный экран“. Что же касается Андрея Вознесенского, то он соорудил архитектурную часть памятника, посвященного 200-летию присоединения Грузии к России, автором которого был скульптор Зураб Церетели. Всем этим крупным поэтам, естественно, стало не до стихов. Они оказались заняты другими важными делами. И в нашей поэзии образовался некий вакуум. Кто-то должен был его заполнить. Этим „кем-то“ оказался именно я. Если вдуматься, я попросту спасал отечественное стихосложение...»
Подбирая стихи к «Жестокому романсу», я не смог найти стихотворного текста к одному важному эпизоду и вынужден был сам заняться сочинительством. Это был, пожалуй, первый случай профессиональной работы как автора текста песни. Нужно было написать в определенное место картины, передать конкретное настроение, да еще все это сделать от женского лица, так сказать, от имени Ларисы Огудаловой. Я написал стихотворение «Я, словно бабочка, к огню...» Композитору Андрею Петрову я представил дело так, будто эти слова принадлежат Юнне Мориц. Композитору стихотворение пришлось по душе, он написал мелодию, и уже на записи песни в тонателье «Мосфильма» я раскрыл свой очередной, леденящий душу обман... В эти дни мне кто-то сказал, что в «Крокодиле» появилась пародия на мое стихотворение. Я побежал в библиотеку и взял журнал. Это был, по сути, первый отклик на мой поэтический дебют, и я обрадовался. Наконец-то!
Сначала приведу текст стихотворения «Близнецы», которое попалось на зуб пародиста:
Гляжу я на себя со стороны,и кажется: все это не со мною!Нет, я себя не чувствую больным...Но вроде я в разводе сам с собою.
Как будто это кто другой живети поступает так, а не иначе...Тот совершает все наоборот:где я бы засмеялся, тот заплачет.
Я за его поступками слежу:какая глубина несовпаденья!Где камень я за пазухой держу,готов он становиться на колени.
Он смел, рисков, удачлив и речист,а я завистлив, зол и неуверен.Как он решителен! Какой он оптимист!А у меня потеря за потерей.
Непринужденно входит он в контакт,в нем комплекс полноценности, здоровья.А я живу, хожу, дышу не так,никто не отвечает мне любовью.
Ущербностью пронизан я насквозь,осознаю, и оттого печалюсь.Но мне больнее, чем в ладони гвоздь,что он ко мне испытывает жалость.
Он далеко вознесся от меня,мне без него тревожно и уныло...Хотя мы очень близкая родня,не совместит нас никакая сила.
По правде, я завидую емуи торможу, тяну назад, толкаю...Своим умишком я его умупугливые сомненья подпускаю.
Все говорят — он легкий человеки, кажется, не обделен талантом...Но с ветром, что гуляет в голове,ему никак не выбиться в гиганты.
Я за его поступками слежу,завидую его большим ошибкам.Я сам-то, как положено, служу,привыкший быть безропотным и гибким.
Тот вспыльчив и несдержан на язык,а я хитер, и потому молчальник.А тот востер, сгибаться не привык...Понятно, почему он не начальник.
Случилась бы наверняка беда,коль я бы с ним не находился рядом.Хотя мне удавалось не всегдаего сдержать толчком, словами, взглядом.
Я и близнец ему, и враг, и страж...Года мелькают в ругани и драке.И нескончаем поединок наш:я вечно в обороне, он — в атаке.
Как не похожи друг на друга мы,хоть и живем в единой оболочке.О, нам не выйти из своей тюрьмы,двум узникам, сидящим в одиночке.
Хоть камера довольно великаи весит больше сотни килограммов,в ней два бесплотных склочных дуракапроводят жизнь в сражениях и драмах.
Никак их невозможно приструнить...То одного, а то другого жалко.Признаться, человеку трудно жить,когда в душе — сплошная коммуналка.
Но, честно говоря, я лишь того боюсь,что вдруг один уйдет и не вернется,что кончится враждебный наш союзи для оставшегося горем обернется.
Именно это длиннющее стихотворение и извлек автор пародии из журнала «Октябрь» № 10 за 1983 год. Теперь приведу цитату из журнала «Крокодил» № 8 за 1984 год.
Алексей Пьянов
ПАРОДИИ
Сам с собой, или Ирония судьбы
Гляжу я на себя со стороны,и кажется: все это не со мною.Нет, я себя не чувствую больным...Но вроде я развелся сам с собою.Эльдар Рязанов
У каждого есть странности в судьбе,Загадки, аномалии, секреты.Мне выпало жениться на себе.Послушайте, как получилось это.
Я на углу себя часами ждалИ сам себе ночами часто снился.С другим себя увидев, я страдал,Покуда сам себе не объяснился.
На свадьбу гости собрались гурьбой,и каждый молодыми любовался:Я был в фате и тройке. Сам с собойпод крики «горько!» сладко целовался.
А после свадьбы, не жалея сил,Любил себя и праздновал победу.И сам себя я на руках носилИ тайно ревновал себя к соседу.
Потом себя за это извинил,Но поманила прежняя свобода...Я сам себе с собою изменилИ у себя потребовал развода.
В суде мою специфику учли:Чего, мол, не бывает с мужиками.И, пожурив немного, развелиОни — меня. Читатели — руками.
Прочитав это, я огорчился. А почему огорчился — станет ясно из нижеследующего послания.
