Несколько раз, еще перед тем как он молил снять с него тягостные обеты, Чернозуб просил освободить его от этой обязанности, но преосвященный Джарад счел его отношение к обетам образцом упрямства, глупости и неблагодарности. Аббат был одержим идеей превратить скромное собрание книг на языках Кочевников в дар высокой культуры от монастырской Меморабилии христианской цивилизации. Все еще погруженным во мрак невежества племенам, продолжавшим кочевать по северным равнинам, бродячим пастухам однажды откроется свет грамотности, зажженный миссионерами. В недавнем прошлом миссионеров поедали, но они продолжали нести знания, тем более что теперь по договору Священной Кобылы, заключенному между ордами и прилегающими аграрными государствами, их больше не считали съедобной добычей. Поскольку уровень грамотности среди свободных племен Кузнечиков и орд Диких Собак, которые кочевали со своими мохнатыми коровами к северу от реки Нэди-Энн, по-прежнему не превышал пяти процентов, оставалось лишь надеяться, что такая библиотека все же принесет пользу. Это понимал преосвященный аббат, хотя брат Чернозуб, до начала работы полный искреннего желания доставить удовольствие своему настоятелю, объяснил преосвященному Джараду, что три основных диалекта Кочевников различаются только на слух, а не в письменном виде, и если создать некую общую орфографию и упразднить специфические племенные идиомы, перевод можно сделать понятным даже для грамотных бывших Кочевников, подданных Ханнегана VI на юге, где в хижинах, на полях и в конюшнях по-прежнему говорят на диалекте Зайца, а вот ол’заркским языком правящего класса пользуются лишь в усадьбах, в залах судов и в полицейских казармах. Уровень грамотности среди истощенного нового поколения вырос до одной четверти, и когда преосвященный Джарад представил себе, как эти малютки обретают свет знаний, знакомясь с образами великого Боэдуллуса и других выдающихся лиц ордена, отговорить его от этой идеи стало невозможно.
Свое убеждение, что этот проект продиктован тщеславием и пропадет втуне, брат Чернозуб не осмеливался никому высказывать и три года лишь молча сетовал на растрату сил и талантов, которые впустую вкладывал в выполнение этой задачи, с трудом преодолевая интеллектуальное убожество своих трудов. Он надеялся, что аббат не сможет предъявить ему претензии, ибо кроме него в монастыре достаточно хорошо понимали язык Кочевников, чтобы читать на нем, лишь брат Крапивник Сент-Мари и Поющая Корова Сент-Марта, его старые друзья, он знал, что преосвященный Джарад не обратится к ним за помощью. Но преосвященный Джарад заставил его сделать дополнительную копию одной главы и послал ее своему другу в Валану, члену Святой Коллегии, который, как оказалось, безукоризненно говорит на диалекте Зайцев. Приятель аббата получил удовольствие и выразил желание по завершении работы прочесть все семь томов. Этим приятелем оказался не кто иной, как Красный Дьякон, кардинал Коричневый Пони. Аббат призвал переводчика в свой кабинет и зачитал ему хвалебные строки из письма.
— Кардинал Коричневый Пони лично принимал участие в обращении в христианство нескольких известных семей Кочевников. Так что, как видишь… — он замолчал, потому что переводчик начал плакать. — Чернозуб, сын мой, я не понимаю. Ты же теперь образованный человек, ученый. Конечно, монахом ты стал случайно, но я понятия не имел, что тебя так мало волнует все, что ты тут усвоил.
Чернозуб вытер глаза рукавом рясы и попытался возразить, высказав слова благодарности, но пресвященный Джарад продолжил:
— Вспомни, каким ты был, когда явился сюда, сын мой. Всем вам троим было по пятнадцать лет, и ты не знал ни одного слова на цивилизованном языке. Ты не мог написать своего имени. Ты никогда не слышал о Боге, хотя, как выяснилось, был неплохо осведомлен о существовании гоблинов и ночных ведьм. Ты думал, что конец света пролегает к югу от этих мест, не так ли?
— Да, владыка.
— Очень хорошо. А теперь подумай о сотнях, подумай о тысячах юных дикарей, твоих соплеменниках, точно таких, каким ты был тогда. О своих родственниках, о друзьях. И теперь я хочу знать: что может наполнить твою жизнь большим смыслом, дать большее удовлетворение, чем возможность принести своему народу начатки религии, цивилизации и культуры, которые ты усвоил здесь, в аббатстве святого Лейбовица?
— Может, отче аббат забыл, — сказал монах, который к тридцати годам обрел грустное костистое лицо, а из-за скромной застенчивой манеры поведения его свирепые предки никоим образом не узнали бы своего соплеменника. — Я не родился свободным или среди дикарей, как и мои родители. У моей семьи не было лошадей со времен моей прапрабабушки. Мы говорили на языке Кочевников, но трудились на ферме. Настоящие Кочевники называли нас пожирателями травы и плевали в нас.
— Ты не рассказывал этого, явившись сюда! — укоризненно заметил Джарад. — Аббат Гранеден решил, что ты из диких Кочевников.
Чернозуб опустил глаза. Знай аббат Гранеден, кто он такой, отослал бы его домой.
— Значит, настоящие Кочевники плюют на вас? — задумчиво заключил преосвященный Джарад. — В чем же причина? Предполагаю, ты не мечешь бисер перед этими свиньями?
Брат Чернозуб открыл и снова закрыл рот. Он покраснел, напрягся, скрестил руки, положил ногу на ногу, привел их в прежнее положение, закрыл глаза, нахмурился, сделал глубокий вдох и заворчал было сквозь зубы:
— Вовсе не бисер…
Но аббат Джарад прервал его, чтобы предотвратить взрыв эмоций:
— Ты настроен пессимистично относительно этих перемещенных племен. Ты считаешь, что у них в любом случае нет будущего. Я же считаю, что оно есть, и намеченную работу надо делать, ты единственный, кто на это способен. Помнишь обет послушания? Забудь цель трудов своих, если ты не веришь в нее, и обрети цель в самой работе. Ты же помнишь изречение: «Труд — это молитва». Думай о святом Лейбовице, о святом Бенедикте. Подумай о своем призвании.
Чернозуб взял себя в руки.
— Да, мое призвание, — с горечью сказал он. — Как-то я подумал, что призван к молитве… к молитве и созерцанию. Во всяком случае, так мне было сказано, отче аббат.
— Ну а кто же сказал тебе, что монах, погруженный в размышления, не должен трудиться? А?
— Никто. Я не говорю…
— Значит, ты, по всей видимости, должен считать, что усвоение знаний — это самый худший труд для того, кто погружен в созерцание. Не так ли? Ты думаешь, что если будешь скрести каменные полы или выносить дерьмо из уборных, то станешь ближе к Богу, чем переводя достославного Боэдуллуса? Послушай, сын мой, если ученость несовместима с созерцательным образом жизни, чего тогда стоит жизнь святого Лейбовица? Чем бы мы тогда занимались в Юго-Западной пустыне двенадцать с половиной веков? А что же те монахи, которые обрели святость, трудясь в том скриптории, где ты сейчас работаешь?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
