Так сложилась их жизнь и где-то наверху, в книге судеб, было записано, видимо, что приедут они в город, снимут квартиру и полюбят одного парня и станут счастливы с ним.
Владимир давно уже понял, что девчонки проснулись и делают вид, что спят. Не было того ровного дыхания и еле слышного посапывания, и сейчас казалось, что они вообще не дышат, только грудь поднималась и опускалась ритмично. Он ласково и потихонечку стал поглаживать груди с обеих сторон, чувствуя, как зашевелились ручонки и поползли осторожно вниз его живота. Глаза их так и не открывались, только, может быть, еле-еле заметная доброта тронула губы, начинающие приоткрываться, да дыхание стало почаще….
В субботу не было занятий в ВУЗе и впереди целых два дня, пока еще не спланированных действий. Владимир решил съездить в деревню и не потому, что надо все объяснить и рассказать матери, это само собой, но и забрать теперь уже все вещи девочек, всю одежду, которой было немного. Они, вздохнув, согласились, поддержали его идею, радовались его прямоте и честности. Но разговор с матерью пугал, настораживал неопределенностью последствий, хотя и был предрешен. Как она отнесется к этому — поймет или проклянет навсегда?
Но Владимир уверял, что все матери, любящие своих детей по-настоящему, в принципе одинаковы. Поворчат, пожурят и благословят. Надо только рассказать все умеючи, постепенно и обстоятельно. И желательно без него. Он не уходил от ответственности, считая, что в доверительной беседе мать лучше поймет дочерей. И они так считали, хотя иногда подковыривали его беззлобно и ласково.
Машина пришла в деревню под вечер, Владимир высадил у ворот девчонок и сразу уехал обратно в город, что бы утром вернуться. Переживал сильно и беспокоился за них.
Мать, увидев дочерей, всплеснула руками, обрадовалась безмерно и сразу же обняла обеих.
— Ой! Да как же вы так неожиданно… Я ведь чувствовала, ждала, но попозже, когда автобус придет. Ужин вот приготовила. Может расписание поменялось? А я и не знаю.
— Нет, мама, расписание не поменялось, мы на машине.
— Так чего же вы не зовете водителя в дом — пусть отдохнет, поест с нами, — забеспокоилась мать.
— Он уже уехал, мама.
— Ну, тогда ладно, — махнула она рукой, — нехорошо, конечно, не поблагодарила его, — девочки улыбнулись обе, — пойдемте в дом, устали с дороги? — она все еще не могла нарадоваться и успокоиться, оглядывая дочерей со всех сторон. — Похорошели, пополнели немного — видно на пользу учеба пошла.
— Учеба, конечно, на пользу, мама, — улыбнулась Ирина, — но там не надо так рано вставать, доить корову, кормить свиней, курей и остальную живность. Нет физического труда, вот и поправились мы. Но ничего, завтра утром все вспомним, глядишь, и скинем по паре килограмм.
Девчонки рассмеялись, а мать засуетилась на кухне, накрывая на стол. Они хотели помочь ей, но она запретила, пояснив, что это ее праздник и все сделает сама.
Наконец уселись за стол и за едой девушки выспрашивали у матери о здоровье, новостях и все деревенской жизни. Собственно ничего нового не произошло, все по-старому, лишь они, две студентки на все дворы, вносили свои коррективы. Поступало их семь человек, пять вернулись обратно ни с чем. Сейчас, по сути, бездельничают, нет работы, и не предвидится, кроме как выращивание и сбор урожая на собственном огороде в летнее время. Мужики зимой охотятся, заготавливают дрова, да пьют самогонку, а бабы ухаживают за скотиной и то же иногда прикладываются к спиртному, но не все.
Подошла и их очередь говорить о себе. Начала Татьяна, как они и договорились.
— Ты знаешь, мама, а я влюбилась…
— И я влюбилась, — вторила ей Ирина.
— Вот радость-то, — забеспокоилась мать, — а парни славные, порядочные? Ну, не тяните, рассказывайте по порядку.
— Очень славные и порядочные парни, мама, — со вздохом продолжила Татьяна. — Только не парни, мама, а парень. Влюбились мы в одного, мама, так уж получилось…
— Ой! Да как же это, что же теперь делать-то, — запричитала мать. — Вот горе то… А он, он-то кого-нибудь из вас любит?
— Почему же горе, мама? — продолжила нелегкий разговор Татьяна. — И он любит, в том то и дело, что любит. Обеих любит и сильно.
— Да как же это? — запричитала мать снова, — что же теперь будет? — ее глаза наполнились слезами. — Вот горе то…
— Ну что ты заладила, мама, горе да горе? Нет никакого горя. Мы его любим, и он нас любит — какое же это горе? — Татьяна решила вывалить все сразу. — И мы беременны, мама, обе беременны от него.
Мать закрыла лицо руками, плакала молча, ничего не говоря. Потом сквозь слезы начала говорить понемногу.
— Как же вы так подвели меня, доченьки? Ни помолвки, ни свадьбы… А он станет бегать от одной к другой и что за жизнь будет, что вы детям своим расскажете? А если вообще бросит обеих — кому вы нужны с ребятишками?
Мать сидела на стуле и плакала, а Ирина с Татьяной не знали, как ее успокоить. Разговор решила продолжить Ирина.
— А не надо никуда бегать, мама, мы уже живем вместе, втроем в одной квартире. И пойми ты, наконец, мама, мы любим его, и он нас любит. Станем жить, как гражданские жены, детей он, естественно, на себя запишет, а значит и будет у них родной и единственный отец. Он очень хороший, мама, и мы счастливы с ним. Разве ты не хочешь нам счастья?
— Ладно, доченьки, давайте ложиться спать, поздно уже.
Она так ничего и не ответила им, ушла в свою комнату со слезами. Девушки поняли, что ей надо сейчас побыть одной, переварить услышанное и все обдумать. Не так они представляли себе развязку разговора — или уж возмутится сразу, или примет их решение. А тут пока ничего…
Молча и с горечью убирали со стола, переживая за мать, вздыхали тяжело, то поочередно, то враз. И не знали, что делать дальше.
— Пойдем и мы спать, Ирина, — махнула рукой Татьяна.
Каждая ушла в свою комнату со своими думами и тяжестью в сердце. А утром встали пораньше, подоили корову, выпили парного молочка, по которому соскучились, накормили скотину и приготовили завтрак.
Мать встала поздно, видимо задремала под утро, умылась и села уже за готовый стол с безрадостным лицом, словно тело присутствовало, а душа летала где-то в другом месте.
— Хозяйственные вы у меня, доченьки, все можете делать сами, — начала мать сторонний разговор. — И раз уж так получилось — разве я могу не желать вам счастья? Пусть приезжает ваш парень — приму, как родного сына, но сначала хочу еще раз спросить — есть ли между вами настоящая любовь?
— Есть, мамочка, есть, — заголосили они враз, — любим мы его, любим, не просто и нам далось это решение — жить втроем.
Теперь заплакали дочери, а в тело матери словно возвращалась душа, ее лицо оживало, и только глаза оставались по-прежнему грустными.
— Так, — хлопнула она ладошкой по столу, — хватит слез, чего разревелись. Праздник у нас, а вы мокроту развели. Ирина, давай, там у меня наливочка припрятана — вот и отметим с утра радостное событие. Когда зятек то появится, расскажите хоть о нем немного, а то и не знаю ничего?
Девчонки обрадовались, кинулись на шею к матери, благодаря за понимание, и наперебой рассказывая о Володе.
* * *
Кэтвар, устав за день от бренных дел, подошел к окну. Со второго этажа коттеджа прекрасно виден лес в своей неповторимой осенней красе. Сумерки уже стали опускаться на землю, но еще достаточно хорошо виднелись вблизи деревья, и расцветка всего леса где-то плавно менялась, а где-то прерывалась внезапно резким контрастом. Зелень хвои сменялась золотом берез и осин, а они в свою очередь перемешивались багрянцем высоких кустарников.
Ночью с этого места виднелась лишь чернота оконного стекла, словно не пропускающая взор дальше, за то с другой стороны в великолепии представал город с многочисленными огоньками фонарей, окон и витрин. А днем серая дымка производственного смога нависала над строениями разной высоты.
Может быть, колер леса действовал на Кэта или что-то другое, но он в задумчивости не отходил от окна, то вспоминая прожитые годы, то переключаясь на природу и пытаясь вплести ее в свою жизнь.
Серебрятся ли ночи луною, Золотятся березы лесов, Осень синим туманом порою Закурится над гладью лугов.
Из росы изумрудные брызги Засверкают на солнце в траве, И цветных переливов изыски Застывают в осенней листве.
Собираются дикие гуси В свой годами намеченный клин, Погостили у русской бабуси На озерах зеленых равнин.
Улетят перелетные птицы, Только я никогда не пойму — Почему же на веках ресницы Заморгают слезой на луну.
Кэтвар с трудом стряхнул ностальгический романтизм в крапинках пессимизма, присел в удобное кресло. Завтра день намечается сложным и необыкновенным, принесет удачу или что-то иное. Но факт, что изменится многое, а он верит в лучшее.
