Лермонтова же («всего в ревматизмах») привезли на Воды лишь в середине мая, вот он и вынужден довольствоваться комнатенкой на окраине, на склоне Машука. К тому же он – «военнообязанный», и какие испытания ждут его, сосланного, по осени, неизвестно; затем и берет еще один, дополнительный курс горячих вод; по той же причине сводит знакомство с лучшим в здешних краях специалистом – доктором Майером (прототип доктора Вернера в «Герое…»). После серной ванны, естественно, обедает в ресторации, а так как сил плестись к себе нет, забегает к Сатину: «поболтать и отдохнуть».
В ресторации, кстати, и нашел Лермонтова Владимир Вольховский, однокашник Пушкина по Царскосельскому лицею, уже уведомленный, что автор «Смерти Поэта» находится на излечении в Пятигорске и крайне нуждается в его, Вольховского, участии.
Удаленный за прикосновение к Северному тайному обществу на Кавказ, Вольховский как начальник штаба Отдельного Кавказского корпуса жил в Тифлисе, но летом 1837-го приехал лечиться в Пятигорск, где и получил письмо от давнего своего знакомца Алексея Илларионовича Философова с просьбой взять под опеку «провинившегося» родственника своей супруги (той самой красавицы Аннет Столыпиной, в которую в отрочестве Мишель был слегка влюблен).
Письмо Философова не сохранилось, но о его содержании можно судить по ответу Вольховского:
«Письмо твое, любезнейший и почтеннейший Алексей Илларионович, от 7/19 мая получил я только в начале июля в Пятигорске и вместе с ним нашел там молодого родственника твоего Лермонтова. Не нужно тебе говорить, что я готов и рад содействовать добрым твоим намерениям на щет его: кто не был молод и неопытен? На первый случай скажу, по желанию ген. Петрова, тоже родственника своего, он командирован за Кубань, в отряд ген. Вельяминова: два, три месяца экспедиции против горцев могут быть ему небесполезны – это предействительно прохладительное средство, а сверх того лучший способ загладить проступок. Государь так милостив, что ни одно отличие не остается без внимания его. По возвращении Лермонтова из экспедиции постараюсь действовать на щет его в твоем смысле…» (В.Д.Вольховский – А.И.Философову. 8 августа 1837 г.)
Почтеннейший Алексей Илларионович, адъютант великого князя Михаила, был своим человеком в придворных кругах. Этим обстоятельством объясняется соответствующая стилистика переписки. Сам Вольховский, разумеется, не считал, что «Смерть Поэта» – проступок, результат чрезмерной молодости и неопытности автора. Кроме письма Вольховского привожу записку Алексея Илларионовича жене (от 1 сентября 1837 года), содержание которой настолько противоречит общепринятым в советском лермонтоведении установкам, что ее не решились ни процитировать, ни упомянуть даже в соответствующей статье «Лермонтовской энциклопедии»:
«Тетушке Елизавете Алексеевне скажи, что граф А.Ф.Орлов сказал мне, что Михайло Юрьевич будет наверное прощен в бытность государя в Анапе, что граф Бенкендорф два раза об этом к нему писал и во второй раз просил доложить государю, что прощение этого молодого человека он примет за личную себе награду; после этого, кажется, нельзя сомневаться, что последует милостивая резолюция». (А.И.Философов – Анне Григорьевне Философовой, урожденной Столыпиной. Без даты.)
Обнадеженный поддержкой Вольховского, не дожидаясь официального разрешения, то есть бумаги за подписью командира Отдельного Кавказского корпуса барона Г.В.Розена, кстати, отца своего сослуживца по лейб-гвардейскому Гусарскому полку, Лермонтов тут же сообщает об этом милой бабушке, но при этом, справедливо опасаясь, что полная правда Столыпиных обеспокоит, слегка ее затушевывает:
«Эскадрон нашего полка, к которому барон Розен велел меня причислить, будет находиться в Анапе, на берегу Черного моря, при встрече государя, тут же, где отряд Вельяминова, и, следовательно, я с вод не поеду в Грузию».
Нижегородский драгунский полк, как уже говорилось, был полком для парадов, в тяжелых и опасных походах, каковыми были и Закубанские, возглавляемые А.А.Вельяминовым, участвовали другие, чернорабочие полки, и прежде всего самый любимый «красным» генералом Тенгинский пехотный. Элитный эскадрон нижегородских драгун в Анапу доставили морем, тогда как отряд Вельяминова к месту встречи с государем продвигался несколько месяцев под непрекращающимся огнем, теряя в каждой перестрелке десятки солдат и офицеров. Лермонтов это знает и не совсем уверен, что и Столыпиным эти подробности рано или поздно не станут известны. Ведь именно в эту экспедицию угодил Алексей Аркадьевич. Сам Алексей родным о себе наверняка ничего не сообщал, поскольку был писать ленив, но другие прикомандированные, конечно же, не молчали. Поэтому-то Михаил Юрьевич и спешит уведомить и бабушку, и всех остальных сородичей, что с Алексеем все в порядке: «От Алексея Аркадича я получил известия: он здоров, и некоторые офицеры, которые оттуда сюда приехали, мне говорили, что его можно считать лучшим офицером из гвардейских, присланных на Кавказ». По той же причине, похоже, не разъясняет, с какой это стати на Водах появились офицеры из отряда Вельяминова. А появились они там потому, что были либо ранены, либо сражены «гнилой лихорадкой». Не сообщает и о главной печальной новости, привезенной ранеными офицерами на Воды:
«7 июня 1837 года отряд под командой корпусного командира барона Розена сделал десант в Адлер. Потеря состоит в 60 раненых и убитых, в числе коих ранено 5 офицеров и изрублен шашками Бестужев, тело коего переходило несколько раз то к черкесам, то к нашим и наконец осталось у черкес».
Итак, Лермонтов, как и весь состав Отдельного Кавказского корпуса, доживает лето в предвкушении царского визита. Известен пока только сам факт: через сто пятнадцать лет после Петра Великого император соизволил осчастливить южную «провинцию» своим посещением. Впрочем, в Грузии давно поговаривали, что царской ревизии не избежать. Наконец, в марте, барону Розену была вручена официальная реляция: «изыскать средства к безостановочному проезду» и «устройству встреч» на надлежащем уровне. Подробности стали известны только в июне: безостановочное передвижение начнется с Анапы или Геленджика. Уведомили коменданта Анапской крепости, и началась свистопляска. Больше всех суетились, утруждая воображение, гарнизонные дамы, но и мужья их не дремали. Мерещилось нечто грандиозное: и смотр, и показательная экспедиция, и долгое, подробное гостевание. Привели в порядок внешний вид крепости, строжайше запретили «свободное дотоле путешествие по всему городу коров, свиней и многочисленных пернатых». Пернатые и непернатые перешли в распоряжение дам. Жена плац-майора славилась кулинарными изобретениями – ей поручили гастрономическую часть. Майорша отобрала телка и нескольких индюшек. Телка поили цельным молоком, индюшек откармливали галушками по рецепту мадам: тесто из лучшей пшеничной муки с добавлением мелко истертых миндальных орехов. Комендантша, графиня Цукато, занялась более тонкими предметами: выписала из Тифлиса мебель и несколько рулонов лучшего бархата. Голубым, небесным – любимый цвет императора – бархатом обтянули все, что можно было обтянуть, загодя определив места для вензелей – из белых и алых роз. Все замерло в ожидании. Лишь музыкантская команда все репетировала и репетировала петербургскую новинку: «Боже, царя храни…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
