«Что ж тут нам тебе объяснять? — возразил Питтак. — Ведь Эзоп давно уже на каждое из этих речений сочинил по басне, и ты их, кажется, похваливал?»
«Похваливал, но в шутку, — отозвался Эзоп, — а всерьез он мне доказывал, что настоящий создатель этих правил — Гомер: что Гектор, например, „знал себя“, нападал на других,
Но с Аяксом борьбы избегал, с Теламоновым сыном,812
что Одиссей советует Диомеду следовать именно правилу «ничего сверх меры»:
Слишком меня не хвали, ни хули, Диомед благородный,813
а за то, что ручательство он, по-видимому, считает делом пустым и ненадежным, его даже многие порицают:
Знаешь ты сам, что всегда неверна за неверных порука.814
Впрочем, наш Херсий говорит, что Расплату обрушил815 на землю сам Зевс за то, что она была при поручительстве Зевса о Геракловом рождении, когда его обманули».
«Что ж! — сказал тогда Солон. — Последуем тогда премудрому Гомеру и в том, что
Уж приближается ночь; покориться и ночи приятно.816
Совершим же возлияния Музам, Посидону и Амфитрите — и не пора ли нам на этом и кончить пир?»
Вот как, Никарх, закончилось это собрание.
О СУЕВЕРИИ
(1.) Невежество и незнание природы богов издавна разливается как бы на два потока: один, попадая в неподатливые, упрямые души, словно на каменистую почву, порождает безбожие; другой в душах робких и чувствительных, словно на мягкой и влажной земле, растит суеверие. Всякое заблуждение пагубно, тем паче в таких-то вещах, но там, где к нему примешивается страсть, оно пагубнее вдвое. Любая страсть похожа на лихорадку, и, подобно воспалившейся ране, особо опасны те болезни души, что сопровождаются смятением. Один считает, что в основе всего суть атомы и пустота? Мнение, конечно, ошибочное, однако ни страданий, ни волнений, ни горестей оно за собою не влечет. Другой полагает, что величайшее благо в богатстве? Вот это заблуждение ядом разъедает душу, выводит человека из равновесия, не дает ему спокойно спать, подстрекает и разжигает, толкает в пропасть, бросает в петлю, лишает мужества. Опять-таки, одни считают, что порок и добродетель телесны?817 Постыдное заблуждение, что и говорить, но причитаний и слез не заслуживает. Но есть высказывания и другого рода:
О добродетель жалкая! Напрасно ятебе служил так ревностно,818
отвергая «неправедные пути к богатству» и «распущенность, сулящую всевозможные наслаждения».819 Такие суждения достойны сожалений и негодования, потому что стоит им запасть в душу, как она начинает кишеть, словно личинками и червями, болезнями и страданиями.
(2.) Так вот, из двух заблуждений, о которых идет у нас речь, безбожие есть ошибочное мнение о том, что блаженных, бессмертных существ не бывает, и такое неверие в божество, похоже, приводит человека к своего рода бесчувствию, и отрицать богов ему нужно затем, чтобы не бояться их. Суеверие же, как показывает само название,820 есть извращенное представление, вселяющее в человека унизительный, гнетущий страх: в существование богов он, правда, верит, но думает, что от них бывают только несчастья и неприятности. Безбожного мысли о божестве, видимо, ничуть не волнуют, а суеверного волнуют настолько, что он впадает в нечестие. Одному недомыслие внушило неверие в то, что полезно и благодетельно, другого же убедило, что оно вредоносно и пагубно. Следовательно, безбожие — не более чем заблуждение, зато суеверие — порожденная заблуждением болезнь.
(3.) Все душевные пороки и страсти безобразны, но если говорить о гордыне, то она, как и чванство с высокомерием, порождается в некоторых людях легкомыслием, и решительности, предприимчивости ей, как говорится, не занимать. Да и другие страсти повинны в том, что к решительным действиям подстрекают, но рассудок парализуют и сковывают. И только страху решительность столь же неведома, как здравый смысл, и безрассудство в нем сочетается с бездействием, робостью и бессилием; потому и зовется он «дейма» и «тарбос», то есть «связывающий» и «расстраивающий» душу. Но из всех видов страха самый непреодолимый и неисцелимый тот, который присущ суеверию. Кто не плавает на корабле, тот не боится моря, кто не несет военной службы — не страшится войны, домосед не боится грабителей, бедняк — доносчика, честный человек — зависти, галаты — землетрясения, эфиопы — молнии. Но кто боится богов, тот боится всего: земли, моря, воздуха, неба, темноты, света, предзнаменования, молчания, сна. Засыпая, рабы забывают о господах, колодникам сон облегчает оковы, во сне нас перестают мучить воспаленные раны, болезненные опухоли и злокачественные язвы.
Волшебный сон, отрадный и целительный,как вовремя пришел ко мне ты, сладостный!821 —
сказать такое не позволяет суеверие; только оно не мирится со сном, не позволяет душе облегченно вздохнуть и приободриться, стряхнув с себя тягостные, мрачные мысли о божестве. Напротив, населяя сон суеверных, словно обитель нечестивых, жуткими призраками и зрелищем адских мучений, оно терзает несчастную душу, сновидениями лишает ее сна, так что она сама себя истязает и мучит, повинуясь его чудовищным и нелепым распоряжениям. Но и проснувшись, суеверный не отмахнется от всего этого, не рассмеется, радуясь тому, что все его страхи оказались напрасными: наоборот, спасаясь от обмана призрачного и, в сущности, безобидного, он обманывает себя уже наяву и по-настоящему, трепеща от страха и тратя деньги на нищих прорицателей, которые говорят ему:
Если сон ты увидел зловещий — толпупривидений, посланцев Гекаты ночной,822 —
то зови старуху-знахарку, соверши омовение в море и просиди целый день на земле.
О, как погрязли в варварстве вы, эллины!823 —
из суеверия вы пачкаетесь глиной, валяетесь в нечистотах, празднуете субботу, падаете ниц, восседаете в непристойной позе, нелепо кланяетесь. Праведными устами приказывали древние петь кифаредам, видимо, для того, чтобы сохранить неизменным старинный строй музыки; а мы полагаем, что непорочными и праведными устами следует молить богов и не у жертвы исследовать язык, чист ли он и не имеет ли пороков, а свой собственный не грязнить и не выворачивать, не сквернить его диковинными именами и варварскими речениями, нарушая освященные древностию правила богочестия. Остроумно сказал где-то комический поэт о тех, кто отделывает свое ложе серебром и золотом:
Один лишь сон бесплатно дали боги нам —и тот себе в убыток обращаешь ты.824
То же самое сказать можно и про суеверного: «Во сне даруют нам боги покой и забвение бедствий. Зачем же ты превращаешь его в непрерывную, мучительную пытку? Ведь у несчастной души нет другого сна, где она могла бы найти убежище». По словам Гераклита, для всех бодрствующих существует один, общий мир, во сне же каждый устремляется в свой собственный. Но для суеверного нет ни такого мира, который бы он разделял с другими, ни такого, которым владел бы сам: даже бодрствуя, он не способен здраво мыслить, даже во сне не находит покоя; рассудок его спит, зато страх всегда бодрствует, и нет от него ни спасения, ни избавления.
(4.) На Самосе боялись тирана Поликрата,825 в Коринфе — Периандра, но не страшны они были тем, кто переселился в город свободный и народоуправляемый. Но куда бежать, куда скрыться тому, кто власти богов боится как тирании, мрачной и беспощадной, где найти такую землю, такое море, куда бы эта власть не простиралась? В какую часть мира сумеешь ты, злосчастный, забиться и спрятаться, чтобы поверить, будто ты ускользнул от бога? Даже рабам, если они отчаялись дождаться свободы, закон позволяет требовать, чтобы их продали другому, менее жестокому господину, но суеверие сменить богов не позволяет, да и невозможно найти бога, которого не будет бояться тот, кто боится богов родовых и отеческих, страшится спасающих и милостивых, дрожит и трепещет перед теми, у кого мы просим богатства, изобилия, мира и согласия, прямого пути к наилучшим словам и поступкам. Сами же суеверные считают рабство несчастьем и говорят:
Для мужа и жены превратность тяжкая —рабами стать хозяев привередливых.826
Насколько же тяжелее быть рабами таких господ, от которых нельзя ни скрыться, ни бежать, ни откупиться? Раб может искать защиты у алтаря, для разбойников многие храмы служат убежищем, кто спасается от врага, тот знает, что он в безопасности, если обхватит кумир или святыню; но суеверный пуще всего страшится, трепещет и пугается того, на что надеется даже тот, кто опасается самого худшего. Не выволакивай суеверного из храма: уже там он несет свое наказание. Да что долго рассуждать! «Для всех людей смерть — это конец жизни»,827 но предела суеверию не кладет даже она. Нет, оно простирает свои границы даже по ту сторону жизни, и страх для суеверного тянется дольше, чем жизнь, ибо за смертью ему видятся бессмертные муки, и окончание забот ему мнится началом забот нескончаемых. Отверзаются в некой глубине врата Аида, разливаются пылающие реки и бурлящие потоки Стикса, сгущается мрак, кишащий привидениями: здесь и зловещие призраки, испускающие жалобные вопли, здесь судьи и палачи, здесь пещеры и пропасти, полные неисчислимых казней. Таково злополучное суеверие: даже те мучения, которых ему еще не пришлось испытать, оно уже переносит, мучительно ожидая их.
