В это время по телевизору шла информационная программа, как обычно, в стремительном темпе, так что с трудом удавалось ухватить, на какую точку земного шара нацелен телеэкран, где именно люди стреляют, взрывают, жгут и давят танками друг друга, где, в какой части света рушатся дома, бегут санитары с носилками, кричат и плачут дети, сгребают в кучи свежие, залитые кровью трупы... То ли это Босния, то ли Африка, то ли Израиль, то ли Россия... Они ели, запивали вином, Фил и Нэнси наперебой рассказывали о Париже, о Лондоне, Фред, наевшись, растянулся на своем излюбленном месте — перед камином, и Фил, заметив, что Александр Наумович слишком пристально следит за экраном, плохо вникая в описание дорожных приключений, с досадой выключил телевизор, заметив, что все это не наши проблемы...
Александру Наумовичу это показалось обидным и несправедливым — возможно, под влиянием выпитого вина, но, возможно, вино было тут ни при чем.
— Отчего же — не наши... — возразил он. — Это как раз наши проблемы... Я об этом и книгу написал — «Все люди — братья».
— «Все люди...» — кто?.. — переспросил Фил.
— «... братья», — подсказал Александр Наумович. — «Все люди — братья», — повторил он. И принес, положил перед Филом голубую папку, распустив предварительно завязочки.
— «... и сестры», — сказала Нэнси, перегнувшись через стол и заглядывая в раскрытую папку. — Надо назвать: «Все люди — братья и сестры», ведь в Америке феминизация, так чтоб не говорили, что нас, женщин, дискриминируют...
— Никто ничего не станет говорить, потому что у книги нет издателя, — пробормотал Александр Наумович, не вступая в спор. И вздохнул.
— Нет издателя, дорогой мой, это еще полбеды, — полистав рукопись, произнес Фил. — У нее не было бы читателя... Кто и зачем стал бы это читать?.. — Он захлопнул папку и вложил в руки Александру Наумовичу.
Александр Наумович попытался ее завязать, но пальцы его дрожали, ленточки соскальзывали, не желая затягиваться в узелок.
— Разве не ясно, что происходит... Что творится в мире... — твердил он, ни к кому не обращаясь, и хотя разница между братьями была всего в три года, сейчас могло показаться, что разница между мгновенно осунувшимся, постаревшим Александром Наумовичем и вальяжно рассевшимся за столом Филом по крайней мере лет десять.
— Все так, — сказал Фил, — согласен... Однако что до всего этого мне, тебе?.. У американцев есть мудрая пословица: «Делай только то, что в твоих силах, остальное предоставь господу богу...»
— В таком случае на его долю придется слишком многое, — сказал Александр Наумович, затянув наконец тесемки.
24
Он улетел из Нью-Йорка на следующий день, так и не повидав ни Metropolitan museum, ни статуи Свободы, не поднявшись на Эмпайр-билдинг и, как ни странно, не жалея об этом. Он был сыт Нью-Йорком по горло. И когда знакомые впоследствии просили его рассказать о своих впечатлениях от «столицы мира», ему вспоминался котик Фред — и он предпочитал отмалчиваться. Кстати, утром в день отъезда он успел сходить в магазин, расположенный неподалеку, и купить там для кота ошейничек взамен прежнего, разрезанного при поступлении в Animal clinic. Александр Наумович сам надел на Фреда этот ошейничек — чрезвычайно элегантного вида, эластичный, с изящной застежкой — и они расстались друзьями, Фред благосклонно разрешил пожать ему на прощанье лапку, в Америке это называется — shake hands.
Последней ночью в Нью-Йорке Александру Наумовичу не спалось. Он вернулся мыслями к своей книге. Он и сам теперь начал кое в чем сомневаться. «Все люди — братья»... Все ли?.. Возможно, не стоит быть таким категоричным?..
Зато в самолете он, как всегда, заснул и проспал весь полет — около двух часов. И снилось ему, что все его друзья — и Регина, и Арон Львович, и Игорь Белоцерковский — все звонят и наперебой предлагают себя в спонсоры для издания его книги... Ему, разумеется, было это приятно, хотя удивляло: ведь он никого ни о чем подобном не просил... Сон был длинный, Александр Наумович проспал до самого Кливленда и ему не хотелось просыпаться.
СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ
И чего вы, евреи, вечно суетесь, куда не просят? Сидели бы себе да помалкивали в тряпочку... Так нет же!.. Вот за это вас и не любят!
(Из разговора)
1
Наверняка я мог бы начать этот рассказ так:
«Она упала в мою кровать среди ночи...»
Или:
«Это была первая женщина в моей постели...»
Все это правда, но стоит ли отбирать хлеб у сочинителей современных бестселлеров?..
Что же до северной экзотики (см. заголовок), то про тундру, оленей и ночевки в ярангах достаточно написано и без меня. К тому же и Север, если разобраться, тут ни при чем. Я расскажу о том, что могло случиться в любом месте, а со мной случилось там, где случилось. И начну, пожалуй, в самой безнадежнотрадиционной манере:
После пединститута меня направили работать в Мурманскую область, в рудничный поселок Кукисвумчорр, что в переводе с финского означает «Чертов палец»...
Трафаретно, банально?.. Что делать, се ля ви — такова жизнь...
2
Поселок, в который я приехал, раскинулся в самом центре Хибин, его полукольцом охватывали невысокие уютные горы, поросшие мохом, — в августе, когда я увидел их впервые, они казались покрытыми темно-зеленой замшей. На краю поселка, на взгорке, белела школа, издали похожая на кусочек свежего, только что из пачки, сахара-рафинада. Внизу, под пригорком, стоял унылый серый барак, в котором я жил.
Барак был деревянный, с уходящим в бесконечность коридором на каждом из двух его этажей. Возле каждой двери висел жестяный умывальник с гремучим соском, под ним стоял таз, рядом — помойное ведро, прикрытое сверху фанеркой. Комната, которую мне отвели, едва вмещала железную койку, стол, этажерку для книг и две-три табуретки. На одной из них, на противопожарной пирамидке из кирпичей, располагалась электроплитка. Зимой она горела круглые сутки. Толку от нее было немного, зато она избавляла меня от хлопот о дровах и угле. Мне было некогда, я экономил время. Железные прутья на койке я застилал толстым слоем газет, доставшихся мне от моего предшественника, — это избавляло меня от поисков матраса. Судите сами, до дров ли, до матраса ли мне было, если я изо дня в день вел в школе положенные по расписанию уроки, занимался дополнительно с отстающими, посещал неблагополучные семьи, репетировал в драмкружке «Горе от ума», готовил хор к участию в районной олимпиаде, руководил сбором книг для отправки в сельские библиотеки, выступал во Дворце культуры с лекциями лауреатах Сталинской премии в области искусства и литературы и почти не случалось, чтобы я не прихватывал, уходя из школы, нескольких пачек с диктантами и сочинениями, которые следовало срочно проверить и раздать ученикам. Вдобавок почтальон регулярно протискивал в щель между дверью и косяком, помимо газет, еще и «толстые» журналы, которых я выписывал целую кучу, и я их прочитывал от корки до корки — шел 1954-й год, в Москве начинала закипать литературная жизнь, чего стоили хотя бы статья Юрия Померанцева «Об искренности», «Оттепель» Ильи Эренбурга... По вечерам ко мне сходились ребята, в комнатенке моей набивалось чуть ли не полкласса, одни сидели впритирку на кровати, другие на подоконнике, третьи на табуретке, опрокинутой на бок, в таком положении на ней умещалось и двое, и трое, и жарко становилось — не от раскалившейся плитки, не от выпитого в безмерном количестве чая, а от распаленных спорами голосов, от клокотания молодых, воспаряющих над обыденным существованием мыслей, тем более, что и разницы между самим учителем и его учениками было каких-нибудь пять лет...
И потому ни отсутствие матраса, ни помойные ведра в коридоре, ни другие мелочи быта — ничто меня не смущало. Я был всем доволен и считал, что живу наполненной, целеустремленной жизнью, какой и должен жить человек — все для людей, ничего для себя... Ну, а барак?.. Что же, барак и барак, точь в точь как сотни, тысячи других, не хуже и не лучше, и я сам — чем я лучше тех, кто живет рядом со мной в этом бараке?.. Да и попал в него я, если разобраться, по собственному выбору и желанию... Но тут необходимо небольшое отступление, чтобы потом сразу перейти к главному, о чем сказано было в самых первых строках, то есть к женщине, которая среди ночи упала в мою постель...
3
Вопрос о моей работе окончательно решался в Кировске, небольшом городке районного масштаба, километрах в десяти от предназначенного мне поселка. Все это время мне пришлось прожить в городской гостинице. Моими соседями по номеру был самый разный народ — геологи, ревизоры, снабженцы, спекулянты, торговавшие на рынке арбузами, привезенными с юга, по сто рублей за ломтик, а я тогда еще и ведать не ведал, что такое «полярка», и, пересчитывая гроши, оставшиеся у меня от подъемных, ненавидел этих барыг лютой ненавистью, как своих классовых врагов.
