“Ну, этого я не знаю, – упрямо отвечал солдат. – Но мне кажется, Ленин говорит то самое, что мне хотелось бы слышать. И весь простой народ говорит так. Ведь есть два класса: буржуазия и пролетариат…”
“Дурак!.. – уверенно заявил студент. – Я борюсь с большевиками потому, что они губят Россию и нашу свободную революцию. Что ты теперь скажешь?” Солдат почесал затылок. “Ничего я не могу сказать! – его лицо искажено было умственным напряжением. – По-моему, дело ясное, только вот неученый я человек!.. Выходит словно бы так: есть два класса – пролетариат и буржуазия… И кто не за один класс, тот, значит, за другой…”»[930]
Новая революционная волна нарастала, ширилась, оставляя позади и перехлестывая через те партии, которые пытались противиться либо просто не поспевали за ней. Рабочие-меньшевики целыми группами переходили к большевикам. Тираж «Рабочей газеты» с прежних 100 тысяч упал в сентябре до 10–15 тысяч. Меньшевики-интернационалисты, группировавшиеся вокруг «Новой жизни», признав «несомненный факт полного краха меньшевистского крыла социал-демократии, перехода его в политическое небытие», 12 сентября создали свое Центральное бюро, не подчинявшееся меньшевистскому ЦК. Даже Лев Дейч был вынужден признать, что дни меньшевизма «несомненно уже сочтены»[931].
Обострялся разброд и среди эсеров. Левые эсеры, группировавшиеся вокруг Марии Спиридоновой, Бориса Камкова и Владимира Карелина, все более укрепляли свои позиции и обособлялись от правого руководства партии. «В Питере 10 сентября 1917 г., – отметил Ленин, – городская конференция эсеров дала большинство в две трети левым эсерам, тяготеющим к союзу с пролетариатом, отвергающим союз (коалицию) с буржуазией». К ним переходит газета «Знамя труда» и целые организации – в Гельсингфорсе, Киеве, Воронеже, Казани, Сызрани, Барнауле. Само эсеровское руководство признало, что «разногласия внутри партии так обострились, что местами совместная работа стала уже невозможной и что левые максималистские группы во многих местах фактически уже работают отдельно»[932].
Так о каком компромиссе и с какими именно эсерами и меньшевиками может идти речь? Ленин всегда считал, что компромисс важен не тем, что позволяет усадить за один стол различных партийных лидеров со всеми оттенками их взглядов и настроений. Компромисс имеет смысл лишь тогда, когда за этими лидерами действительно стоят широкие массы.
Но теперь, когда у соглашателей почва явно уходила из-под ног, когда широкое народное движение оставляло их позади, проблема большинства решалась уже не компромиссом, а прямой апелляцией к массам, прямым революционным действием.
Прав был Георгий Коломин, заявивший 7 сентября на заседании ПК: «Как на заводах, так и в крестьянской бедноте мы наблюдаем отход влево». И если революционная волна перехлестнула через эсеро-меньшевистских лидеров, то «теперь нам думать о компромиссе смешно»[933].
Опасность того, что массовое движение перехлестнет и через большевиков, что «бесконечно свирепый» взрыв, о котором предупреждал Ленин, может произойти совершенно стихийно и в самых диких формах, становилась все более очевидной.
Особенно подвержена была такого рода стихийным и диким вспышкам солдатская масса, среди которой было немало элементов в значительной мере деклассировавшихся за годы войны. Их психология и поведение проанализированы в книге Владимира Булдакова «Красная смута» (М., 1997). Именно они в сентябре крушили магазины в Уфе и тут же на улице либо продавали захваченные вещи, либо просто затаптывали их в грязь. В Бендерах, Тирасполе, Остроге, Ржеве, Торжке, разгромив винные склады, пьяные солдаты вместе с хулиганами громили лавки и магазины. В Харькове такие же пьяные солдаты, науськиваемые черносотенцами, бросились на еврейское кладбище, намереваясь вырыть из могил якобы спрятанное там золото.
Неспособность правительства решить вопрос о мире, хлебе и земле вызывала в массах бурю озлобления и ненависти. Эти настроения создали почву для стремительного роста влияния различных групп анархистов. Об этом сообщали в ЦК РСДРП из Севастополя, из Юго-Западного края, из Финляндии, Донбасса и других районов страны.
В письмах в ЦК большевистские комитеты отмечали бесконечную усталость масс, выражавшуюся «в дикой злобе, которая в каждую минуту может вызвать неслыханно дикие выступления», что в провинции массы «бурлят, невтерпеж», что «масса “левеет” по-анархистски», что слепая ярость пробуждает самые низменные инстинкты. Антонов-Овсеенко прямо предупреждал: «Масса идет через нашу голову… Надо спешить»[934].
Многочисленные сообщения о подобного рода эксцессах всячески муссируются буржуазной прессой. «Все это, – писало “Утро России” 1 октября, – леденит душу ужасом уже не предчувствия, а уверенности, что пробил последний “двенадцатый час”». Ленин тщательно анализирует ситуацию и приходит к выводу, что тот самый «общенациональный кризис», о котором говорилось в резолюции VI съезда партии, становится фактом. Отсюда вытекает и практическая задача: надо торопиться – «иначе волна настоящей анархии может стать сильнее, чем мы…»[935]
И именно в этот момент, когда центр тяжести движения все более перемещался непосредственно в массы, на улицу, на заводы и в казармы, большевистский ЦК позволил увлечь себя в новую «говорильню», в новый виток «парламентских игр».
«На вулкане»
Вечером 14 сентября в Александринском театре открылось Демократическое совещание. Идея его созыва была изложена Федором Даном еще в ночь на 27 августа, когда стало ясно, что прежняя правительственная коалиция с кадетами рухнула. Предполагалось, что такое совещание создаст правительство «демократической коалиции» из представителей Советов, демократических партий, профсоюзов, кооператоров, органов местного самоуправления и прочих общественных организаций. И поскольку критерии представительства изначально были весьма неопределенными, открывались самые широкие возможности для политического манипулирования.
Так оно и случилось. Из более чем полутора тысяч мест 300 было отдано органам местного городского самоуправления, 200 – земствам, 120 – кооперативам, находившимся в руках эсеров и меньшевиков. Советы, профсоюзы и другие общественные организации получили более тысячи мандатов. Но преимущество было опять-таки отдано сельским Советам, где явно преобладали эсеры. А вот всем Советам рабочих и солдатских депутатов, действительно представлявшим наиболее политически активную часть населения страны, предоставили лишь 230 мест, профсоюзам – 100, рабочим кооперативам – 38, флоту – 15.
Эти манипуляции привели к такому распределению мандатов между партиями, которое уже не соответствовало реальному соотношению сил в стране. Из тех делегатов, которые написали о своей партийности в анкетах, 532 являлись эсерами (71 указали на принадлежность к левым эсерам), 172 – меньшевиками (их них 56 интернационалистов), 134 – большевиками, 133 назвались беспартийными. И прав был Милюков, когда позднее написал: «Демократическое совещание… было по самому своему происхождению ловким политическим маневром с целью оттянуть разрешение неразрешимого конфликта»[936].
Между тем, уже 3 и 6 сентября ЦК принял решение об участии в совещании и даже поставил вопрос о делегировании на него (при условии депутатской неприкосновенности) Ленина и Зиновьева. Однако понимание целей этого участия было среди большевиков различным.
Редактор «Уральского рабочего» Самуил Цвиллинг 8 сентября предложил обратиться к массам, разъясняя им, что предстоящее совещание «это подмена Всероссийского съезда Советов, продолжение тактики соглашательства и стремление ЦИК опереться на сомнительные в революционном смысле элементы (кооперативы, национальные группы, земства и т. д.) вместо единственно революционных элементов – рабочих, солдат и крестьян. Это стремление после корниловского мятежа устроить “коронацию” Керенскому.
Мы послали на это совещание своих представителей только для того, чтобы испортить эту коронацию, чтобы потребовать от него сложения полномочий и немедленного созыва Всероссийского съезда Советов… Немедленно организовывайте Красную гвардию из рабочих и приступайте к обучению ее военному строю и стрельбе из винтовок… Делайте это возможно скорее и срок обучения чтобы был возможно короче».
Уже упоминавшийся Среднесибирский съезд Советов в Красноярске, посылая своих делегатов на совещание, дает им императивный мандат: «Требовать перехода власти в руки Советов… Принять все меры к немедленному созыву Всероссийского съезда Советов для создания верховной революционной власти». Аналогичные резолюции принимаются съездами Советов Финляндии, Латвии, Ярославля, Челябинска, Ставрополья и др.[937]
