Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через бойницу я наблюдал за королевской свадьбой и рыцарями с красными крестами, гарцевавшими под звуки труб. Я должен был быть там и играть на трубе. Цецилия знала об этом, и еще раз лишила меня вознаграждения, которое ожидало меня у цели. Играл же Вильям. А я, скрытый в тени, писал для него.
— Я тебе подскажу, как отомстить, — прошептал Соапез; в этот день он открылся в своей настоящей сущности: бонапартистский аббат, много веков назад помещенный в эту могилу для живых.
— Ты выберешься отсюда? — спросил я.
— If… — начал он, но сразу же умолк.
Выстукивая ложкой по стене таинственную азбуку, которую, по его словам, получил от Тритемия, он начал передавать послание кому-то в соседней камере. Графу де Монсальват.
Прошли годы. Соапез упорно стучал в стену. Теперь я знаю для кого и с какой целью. Его звали Ноффо Деи. Деи (по какой таинственной Каббале Деи и Дии звучат похоже? Кто донес на тамплиеров?), осведомленный Соапезом, разоблачил Бэкона. Что он сказал, мне неизвестно, но через несколько дней Верулам был арестован. Его обвинили в содомии, поскольку говорили (меня бросает в дрожь при мысли, что это правда), что ты, Dark Lady, Черная Дева друидов и тамплиеров, ты есть не что иное, как вечный гермафродит, творение ученых рук, но чьих? Сейчас, сейчас я уже знаю: рук твоего любовника, графа де Сен-Жермена! Но кто же такой Сен-Жермен, как не сам Бэкон (сколько всего знает Соапез, этот непризнанный тамплиер, имеющий множество жизней…)?
Верулам вышел из тюрьмы и благодаря магическим штучкам вновь обрел расположение монарха. Сейчас, по словам Вильяма, он проводит ночи на Темзе, в «Пиладз Паб», играя на этой странной машине — изобретенной по его просьбе жителем Нолы, который из-за него сгорел на костре в Риме и которого перед тем он вызвал в Лондон, чтобы вырвать у него секрет, — на астральной машине, пожирательнице обезумевших шаров, которую, через бесконечные миры, в сиянии ангельского света, непристойными движениями торжествующего зверя напирая лобком на ее корпус, чтобы вызывать смену небесных тел в расположении Деканов и понять последние тайны ее великого преобразования и даже тайну Новой Атлантады, он назвал Готтлибской машиной, пародируя таким образом священный язык Манифестов, приписываемых Андреаэ…
— Ах, — воскликнул я (s'ecriatil), сознание пронзительно-ясное, но слишком поздно и напрасно, а сердце громко бьется под кружевами корсета: вот почему он забрал у меня трубу, этот амулет, талисман, космическую связь, которая имела власть над злыми духами. Что он может замышлять в своем Доме Соломона?
«Поздно, повторил я себе, — он получил слишком большую власть».
Говорят, что Бэкон умер. Соапез уверяет меня, что это ложь. Никто не видел его трупа. Он живет под вымышленным именем, бок о бок с ландграфом де Гессе, посвященный в самые строгие тайны и, следовательно, бессмертный, готовый продолжать свое мрачное сражение за триумф Плана — триумф его имени и под его контролем.
После этой гипотетической смерти меня посетил Вильям — как всегда, со своей улыбкой лицемера, которую не скрыла от меня даже решетка. Он спросил, почему в сонете 111 я написал о каком-то Красильщике, и процитировал стих: «То What It Works in, Like the Dyer's Hand…»
— Я никогда не писал этих слов, — возразил я. И это было правдой… Ясно: их включил Бэкон перед тем, как исчезнуть, подавая какой-то таинственный знак тем, кто в будущем должен дать приют Сен-Жермену как эксперту по тинктурам… Я думаю, что когда-нибудь он попытается убедить мир в том, что именно он написал произведения Вильяма. Каким все становится очевидным, когда смотришь из мрака камеры!
Where Art Thou, Muse, That Thou Forget'st So Long? Я чувствую себя разбитым, больным. Вильям ждет от меня нового материала для своих беспутных клоунад в Globe.
Соапез пишет. Я заглянул через его плечо. Чертит какие-то непонятные слова: Rivverrun, past Eve and Adam's… Закрывает листок, присматривается ко мне, видит, что я бледнее Духа, читает в моих глазах Смерть. Шепчет мне:
— Отдохни. Не бойся. Я буду писать вместо тебя. — Он так и делает, эта маска маски. Я медленно угасаю, а он забирает мой последний свет, свет темноты.
74
При том, что намерения он имеет благие, весь дух его и все его пророчества несомненно одушевляются дьяволом… Его речи способны соблазнить многочисленных любознательных людей и нанести большой ущерб и бесчестье церкви Господа Нашего.
Характеристика на Гийома Постэля, направленная Игнатию Лойоле отцами иезуитами Сальмероном, Лоостом и Уголетто, 10 мая 1545 годаТочнее, Бельбо говорил с нами об этом, но очень сдержанно, ограничившись сжатым пересказом мотивов и связей и, разумеется, затушевав личностный компонент. Он даже попытался сделать вид, что мотивы и связи подсказала ему сама машина, Абулафия. Я действительно и до Бельбо уже читал где-то предположение, что Бэкон является тайным автором розенкрейцерских манифестов. Меня поразил скорее другой факт, упомянутый Бельбо: что Бэкон был виконтом Сент-Альбанским!
Что-то загудело у меня в голове, какое-то воспоминание, связанное опять же со знаменитым, ныне полузабытым дипломом о тамплиерах. Всю ночь я копался в старых конспектах.
— Господа, — торжественно обратился я на следующее утро к сообщникам, — мы не можем изобретать связи. Наше дело их обретать. Они существуют. Когда Святой Бернард подал идею созвать свой знаменитый собор для легитимизации тамплиеров, среди членов оргкомитета мероприятия числился приор Сент-Альбанский. Святой Альбан, кстати говоря — это первый британский мученик, евангелизатор британских островов, и родился он в Веруламе, поместье Бэкона. Святой Альбан, кельт и несомненный друид, посвященный в тайны, как и сам Святой Бернард.
— Этого мало, — сказал Бельбо.
— Погодите. А приор Сент-Альбанский, о котором я говорил до того, становится настоятелем Сен-Мартен-де-Шан, аббатства, в котором будет впоследствии учрежден Консерваторий Науки и Техники!
Бельбо не выдержал.
— Дьявольщина!
— И не только, — продолжал я как ни в чем не бывало. — Еще и сам Консерваторий задумывался как памятник Фрэнсису Бэкону. 25 брюмера III года республики от Конвента поступает приказ Комитету народного образования — подготовить и опубликовать полное собрание сочинений Бэкона. А 18 вандемьера того же года тот же Конвент принимает законопроект об учреждении Дома науки и искусства, в котором бы воплотилась идея Дома Соломона, описанного Бэконом в «Новой Атлантиде»: место, где собраны все известные технические изобретения человеческого рода.
— Ну и что? — спросил Диоталлеви.
— А то, что в Консерватории висит Маятник, — ответил Бельбо. По вопросу Диоталлеви я понял, что Бельбо не вводил его в курс своих соображений на тему о маятнике Фуко.
— Всему свое время, — сказал я тогда. — Маятник будет изобретен и установлен лишь в девятнадцатом веке. Пока что пренебрежем.
— Пренебрежем? — перебил Бельбо. — Вы что, никогда не видели изображения Иероглифической монады Джона Дии, талисмана, в котором сосредоточена вся мудрость подлунного мира? Что это, по-вашему, не Маятник?
— Прекрасно, — ответил я, — предположим, нам удается установить соответствия между этими фактами. Но какой переход от Сент-Альбана к Маятнику?
И я нашел переход за несколько дней и принес им его в зубах.
— Значит, приор Сент-Альбанский — настоятель Сен-Мартен-де-Шан. Таким образом аббатство становится филотамплиерским центром. Бэкон, через свое имение, налаживает тайные связи с друидами, последователями Святого Альбана. В то же время учтем, что когда Бэкон начинает в Англии свой творческий путь, во Франции его же оканчивает Гийом Постэль. (Бельбо чуть заметно скривился, и я вспомнил разговор на вернисаже Рикардо, когда он сказал, что Постэль ассоциируется с тем, кто похитил у него Лоренцу. Но это была сиюминутная реакция.) — Постэль изучает еврейский язык, желая доказать, что это праматерь всех языков, и переводит «Зогар» и «Багир»; он завязывает отношения с каббалистами, разрабатывает проект всепланетного мира, сходный с проектами розенкрейцерских групп в Германии, а также пробует устроить военный союз короля Франции с султаном, посещает Грецию, Сирию, Малую Азию, изучает арабский язык, одним словом — повторяет духовный маршрут Христиана Розенкрейца. Не случайно он подписывается во многих случаях «Розисперг» — «прыщущий росой». В то же время Гассенди[108] в своей «Проверке Фладдовой философии» говорит, что Розенкрейц происходит не от розы, а от росы («рос»). В одной рукописи он говорит о некоей тайне, которую надлежит хранить, пока не созреют времена, и добавляет «не пометайте бисер ваш пред свиниями». А знаете, где еще появляется это евангельское выражение? На фронтисписе «Химического бракосочетания»! Вдобавок Святой отец Марине Мерсенн, обличая розенкрейцерца Фладда, говорит, что тот — из такого же теста, такой же великий безбожник, как и Постэль. С другой стороны, почти что достоверно известно, что Дии и Постэль встречались в 1550 году, но тогда они еще не знали, да и откуда бы им узнать, что именно они и станут теми двумя Великими Магистрами, которых План обяжет встретиться в 1584-м. Вдобавок ко всему, Постэль заявлял, вы только послушайте, что как прямой потомок старшего отпрыска патриарха Ноя, притом что Ной — родоначальник кельтского племени и следовательно, цивилизации друидов, король Франции имеет непосредственное право на титул Царя Мира. Именно так: Царя Мира, того самого, который в Агарте, но употребляет он этот термин тремя столетиями раньше! Бог с ним, с Постэлем, и с его странной биографией, потому что в определенный момент он втюрился в старушку по имени Иоанна, назвал ее Божественной Софией, видимо, подвинулся рассудком. Учтем при этом, что у него имелись довольно солидные недоброжелатели, которые аттестовали его псом, калоедом, мерзостным отродьем, клоакой ересей и вместилищем легиона демонов. Несмотря на это, и даже несмотря на старушку любовницу, инквизиция не считала его еретиком. Он проходил у инквизиторов по статье amens, что переводится как «блаженненький». Делаем вывод, что этого человека не трогают, потому что за его спиной — тень какой-то могущественной группировки. В скобках для Диоталлеви добавляю, что Постэль любил путешествовать по Востоку и являлся современником Исаака Лурии, а дальше Диоталлеви пусть делает выводы какие хочет. Да. Так вот в 1564 году (когда Дии сочинил свою «Иероглифическую монаду»), Постэль отрекается от еретических блудней и удаляется искупать вину… угадайте куда? В монастырь Сен-Мартен-де-Шан! Как легко понять, он хочет провести двадцать лет в ожидании 1584-го.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Пражское кладбище - Умберто Эко - Современная проза
- Разбитый шар - Филип Дик - Современная проза
- Идеальный официант - Ален Зульцер - Современная проза
- Ли Смолин. Возрожденное время: От кризиса в физике к будущему вселенной - Юрий Артамонов - Современная проза
- Тело № 42 - Денис Драгунский - Современная проза
- Меня Зовут Красный - Орхан Памук - Современная проза
- Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов - Филип Дик - Современная проза
- Вещи (сборник) - Владислав Дорофеев - Современная проза
- Маятник веков - Александр Дыбин - Современная проза