которых так не хватало в 1806 году. Целью было, по словам Шарнхорста, "поднять и вдохновить дух армии, привести армию и нацию в более тесный союз...".29 Чтобы добиться всеобъемлющего завершения этих новых отношений между армией и прусской "нацией", реформаторы выступали за всеобщую воинскую службу; те, кто не был призван непосредственно в армию, должны были проходить службу в территориальном ополчении. Исключения, благодаря которым значительные слои прусского общества (особенно в городах) не попадали в армию , теперь должны быть ликвидированы. Также были изданы приказы о постепенном отказе от более драконовских телесных наказаний за дисциплинарные нарушения, в первую очередь от печально известного "бега в перчатках", поскольку они считались несовместимыми с достоинством буржуазного рекрута. Задача офицера заключалась не в том, чтобы бить или оскорблять своих подопечных, а в том, чтобы "воспитывать" их. Это была кульминация долгого процесса перемен; военные наказания периодически пересматривались со времен правления Фридриха Вильгельма II.30
Самым влиятельным выражением этого изменения ценностей стала работа Клаузевица "О войне", всеобъемлющий философский трактат о военных конфликтах, который остался незавершенным, когда автор умер от холеры в 1831 году. В типологии военных столкновений Клаузевица солдаты - это не скот, который нужно гнать по полю боя, а люди, подверженные превратностям настроения, морали, голода, холода, усталости и страха. Армию следует воспринимать не как машину, а как сознательный волевой организм со своим собственным коллективным "гением". Из этого следовало, что военная теория - это мягкая наука, переменные которой отчасти субъективны. Гибкость и уверенность в себе, особенно среди младших командиров, были жизненно необходимы. В сочетании с этим пониманием настаивалось на примате политики. Клаузевиц утверждал, что военные действия никогда не должны превращаться в самоцель - неявная критика беспрерывного ведения войны Наполеоном - но всегда должны служить четко определенной политической цели. Таким образом, "О войне" представляет собой первую попытку признать и теоретически осмыслить новые и непредсказуемые силы, высвобожденные наполеоновской "большой войной", и в то же время связать их служением, по сути, гражданским целям.31
ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕФОРМА
Отмена крепостного права была моей целью с самого начала моего правления, - сказал Фридрих Вильгельм III двум своим чиновникам вскоре после Тильзитского мира. Я хотел достичь ее постепенно, но несчастное положение нашей страны теперь оправдывает и даже требует более быстрых действий".32 И в этом случае наполеоновский удар стал катализатором, а не причиной. Феодальная" система землевладения уже давно испытывала растущее давление. Отчасти оно было идеологическим, вызванным проникновением физиократических и смитианских либеральных идей в прусскую администрацию. Но и экономические обоснования старой системы тоже были не на высоте. Растущее использование наемных работников, которые в эпоху демографического роста были многочисленны и дешевы, освободило многих владельцев поместий от зависимости от трудовых услуг подвластных крестьян.33 Более того, бум цен на зерно в конце XVIII века привел к новым дисбалансам в системе. Более обеспеченные крестьяне выводили излишки зерна на рынок и пользовались бумом, платя наемным работникам за выполнение "феодальных" услуг. В этих условиях существование многочисленного подвластного крестьянства, чье надежное землевладение оплачивалось трудовой рентой, стало казаться экономически непродуктивным. Трудовые повинности, некогда высоко ценившиеся в юнкерском помещичьем управлении, теперь функционировали как фиксированная рента в системе, которая была выгодна более обеспеченным крестьянам как "защищенным арендаторам".34
Двум соратникам Штейна, Теодору фон Шену и Фридриху фон Шреттеру, было поручено подготовить законопроект, определяющий реформы аграрной системы. Результатом стал указ от 9 октября 1807 года, который иногда называют Октябрьским эдиктом, - первый и самый известный законодательный памятник эпохи реформ. Как и многие другие реформаторские указы, он был скорее декларацией о намерениях, чем законом как таковым. Эдикт предвещал фундаментальные изменения в конституции прусского сельского общества, но многие его формулировки отличались напыщенной расплывчатостью. По сути, он был направлен на достижение двух целей. Первая заключалась в высвобождении скрытой экономической энергии - в преамбуле декларировалось, что каждый человек должен быть волен достичь "такого процветания, какое позволяют его способности". Второй целью было создание общества, в котором все пруссаки были бы "гражданами государства", равными перед законом. Эти цели должны были быть достигнуты с помощью трех конкретных мер. Во-первых, были отменены все ограничения на покупку дворянских земель. Государство, наконец, отказалось от тщетной борьбы за сохранение дворянской монополии на привилегированные земли и впервые создало нечто, напоминающее свободный земельный рынок. Во-вторых, все профессии отныне должны были быть открыты для людей всех сословий. Впервые должен был возникнуть свободный рынок труда, не ограниченный гильдиями и корпоративными профессиональными ограничениями. Эта мера также имела долгую предысторию: с начала 1790-х годов отмена контроля гильдий была предметом неоднократных обсуждений между Генеральной директорией и Фабричным департаментом в Берлине.35 В-третьих, отменялось всякое наследственное подневольное состояние - в огромной по объему, но дразняще неточной формулировке эдикт объявлял, что "со дня святого Мартина [11 ноября] 1810 года в Королевстве Пруссия будут жить только свободные люди".
Это последнее условие пронеслось электрическим разрядом по сельским общинам королевства. Оно также оставляло много вопросов открытыми. Крестьяне должны были официально стать "свободными" - означало ли это, что они больше не обязаны выполнять свои трудовые функции? Ответ был не столь очевиден, как может показаться, поскольку большинство трудовых услуг были не атрибутами личного рабства, а формой ренты, выплачиваемой за владение землей. Тем не менее помещикам во многих районах, где эдикт стал общеизвестным, было практически невозможно убедить крестьян выполнять свои услуги. Усилия властей Силезии не допустить, чтобы весть об этом дошла до деревень, не увенчались успехом, и летом 1808 года вспыхнуло восстание крестьян, считавших, что их теперь держат в незаконном подчинении.36
Еще одним сложным вопросом был вопрос о конечной собственности на крестьянскую землю. Поскольку эдикт не содержал никаких ссылок на принцип защиты крестьянства, который традиционно лежал в основе аграрной политики Пруссии, некоторые знатные помещики рассматривали его как карт-бланш на захват - или рекультивацию, как они считали - земли, обрабатываемой крестьянами, и произошло несколько случаев дикого присвоения. Определенная ясность была достигнута благодаря Ордонансу от 14 февраля 1808 года, в котором говорилось, что право собственности на землю зависело от предварительных условий владения. Крестьяне, обладающие твердыми правами собственности, были защищены от одностороннего присвоения. Крестьяне, имевшие временную аренду разного рода, находились в более слабом положении; их земли могли быть присвоены, но только с разрешения властей. Однако многие детали толкования все еще оставались спорными, и только в 1816 году были решены вопросы собственности на землю и компенсации помещикам за услуги и земли, которых они лишились.
Окончательный вариант, изложенный в Уложении 1811 года и Декларации 1816 года, определял ряд иерархически градированных крестьянских владений и
