Стангстадиус, окончательно рассвирепев от смеха дерзкой молодежи, бросился на похитителя парика: тот стоял на своей колеснице и смущенно показывал всем причину постигшего его поражения — парик, трепетавший на кончике кнута, как рыба на удочке. И в тот миг, когда Гёфле, изменив голос, в самых забавных выражениях предъявил Стангстадиусу обвинение в том, что тот сыграл с ним злую шутку, лишив его возможности подгонять лошадь, и тем самым помешал прийти с честью к цели, ученый, проворный, как обезьяна, несмотря на хромоту и крючковатые пальцы, вскарабкался позади него на козлы, сорвал с головы его шляпу и маску и, безусловно, осуществил бы свой мстительный замысел, если бы, к великому изумлению, не узнал своего друга Гёфле, которого толпа тотчас приветствовала дружными аплодисментами.
Те, кто знал Гёфле в лицо, громко назвали его по имени, остальные быстро и единодушно подхватили. Шведы очень гордятся своими знаменитыми соотечественниками, особенно теми, кто своим талантом прославил родной язык. К тому же адвокат давно завоевал любовь и уважение молодежи честностью нрава и остротой ума. Его уже собрались объявить победителем гонок, и ему с большим трудом удалось отказаться от приза, который хотел отдать ему добряк майор: приз этот, огромный кубок в виде рога, украшенный причудливой резьбой и серебряными руническими письменами[84], представлял собой точную копию древнего и очень ценного кубка, найденного за несколько лет до того при раскопках хогара и хранившегося в кабинете барона.
— Нет, дорогой майор, — сказал Гёфле, пряча в карман ненужную теперь маску, в то время как Стангстадиус водружал себе на голову парик, — я участвовал в гонках только чести ради, и коль скоро честь моя, а вернее честь моего коня, ничуть не пострадала из-за нескольких секунд опоздания по вине злополучного парика, я горд за Локи и доволен собой. Я был бы еще более доволен, — добавил он, спрыгивая с козел, — если бы знал, куда делась попона, — бедное животное того гляди простынет.
— Вот она, — шепотом сказал Христиан, подходя к Гёфле. — Но раз вы всем открылись, дорогой дядюшка, мне остается только поскорее улизнуть; у Христиана Вальдо — еще может быть слуга в маске, но у вас — это было бы вовсе неправдоподобно!
— Нет, нет, Христиан, я с вами не расстанусь, — возразил Гёфле. — Мы с вами сейчас бросим взгляд на озеро с высоты хогара, а затем вернемся вместе в замок Стольборг. Знаете что? Поручим моего коня заботам кого-нибудь из крестьян, а сами полезем наверх вот по этой тропке, она уведет нас подальше от зевак. Черная маска того и гляди привлечет внимание и нас вот-вот окружат и забросают вопросами.
XI
Христиан и Гёфле, никем не замеченные, скрылись за курганом, а большинство гостей вернулось в новый замок, сочтя, что подниматься на вершину хогара им будет не под силу, в особенности морозной ночью. Тем не менее в пещере на склоне, на полпути к вершине, была раскинута палатка и приготовлен пунш для желающих согреться; но дамы отказались от подъема, а мужчины последовали их примеру.
Через полчаса, спускаясь с вершины, где мало-помалу таяла ледяная статуя, разогретая пламенем факелов, Христиан с адвокатом любопытства ради зашли в эту пещеру, затянутую со всех сторон просмоленными тканями, и застали там только Ларсона и его лейтенанта. Все молодые люди же разошлись, одни раньше, другие позже, кто — подчиняясь требованию возлюбленной, а кто — опасаясь, как бы не застудить коня. Осмунд Ларсон, весьма приятный молодой человек, делал все, что мог, дабы проникнуться французским духом, но, по счастью, был всем сердцем предан своей родине. Что касается лейтенанта Эрвина Осборна, то он принадлежал к тем грубовато-бесхитростным, простодушным людям, которые и не пытаются изменить свою сущность. Он обладал всеми качествами, необходимыми первоклассному офицеру и хорошему гражданину, и сочетал их с добротой здорового человека, не склонного ломать голову над тем, что его не касается. Ларсон был его другом, начальником и кумиром. Осборн следовал за ним как тень и пальцем не мог шевельнуть, не спросясь у него. Даже в выборе невесты он следовал советам Ларсона.
Едва друзья завидели Гёфле, они бросились ему навстречу и наперебой принялись уговаривать его остаться, клянясь, что не отпустят его, пока он не окажет им чести выпить с ними. Пунш был уже готов, оставалось только зажечь его.
— Я хочу иметь возможность похвалиться, — воскликнул Ларсон, — что в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое декабря я пил и курил на хогаре здесь, над озером, в обществе двух людей, каждый из которых по-своему знаменит — господина Эдмунда Гёфле и Христиана Вальдо.
— Христиана Вальдо, — повторил за ним Гёфле. — С чего вы это взяли?
— Да вот он стоит позади вас. Он одет как бедный простолюдин, он в маске, но все равно: он потерял одну из своих уродливых, грубых перчаток, и я тотчас же узнал его руку — эту белую руку мне случайно довелось увидеть однажды в Стокгольме, и я так внимательно рассмотрел ее тогда, что берусь узнать ее из тысячи! Послушайте, господин Христиан Вальдо, у вас очень красивая рука, но у нее есть одна особенность: левый мизинец слегка согнут, и вы не можете расправить его, как широко и дружелюбно вы ни раскрыли бы ладонь. Помните офицера, на глазах у которого вы спасли мальчонку-юнгу от ярости трех пьяных матросов? Это было в порту, вы только что вышли из своего балагана и еще не успели снять маску, а слуга ваш убежал. Не будь вас, мальчишка погиб бы. Припоминаете?
— Да, сударь, — ответил Христиан. — Вы были тем самым офицером, который в это время оказался там и, выхватив саблю, обратил пьяниц в бегство; потом вы меня посадили к себе в карету. Без вашего вмешательства меня бы прикончили.
— И на свете стало бы одним храбрецом меньше, — сказал Ларсон. — Согласны ли вы опять пожать мне руку, как тогда?
— От всего сердца, — ответил Христиан, обмениваясь с майором рукопожатиями.
Затем он снял маску и молвил, обращаясь к Гёфле:
— Не в моих привычках скрывать лицо от людей, которые внушают мне доверие и самые дружеские чувства!
— Как! — воскликнули вместе майор и лейтенант. — Вы Христиан Гёфле, наш вчерашний приятель?
— Нет, Христиан Вальдо, присвоивший имя господина Гёфле и прощенный им за эту дерзкую выходку. Я тотчас же узнал вас еще вчера вечером, майор.
— Отлично! Стало быть, вы были на балу, вопреки предрассудкам барона, у которого, очевидно, не хватило бы ума пригласить вас.
— Ни в одной стране не зовут
