Всё. Нам придётся сеять хлеб. По-другому, его, видимо, будет не достать. Глеб, наверное, выяснил это из разговоров с местными жителями… А ведь правда – мы у бабок ели, кажется, без хлеба. Или это я блины без хлеба ела вчера? В смысле позавчера. А вчера? Не помню. Ой…
Да… Я представила, как Глеб впряжётся в плуг, я буду его погонять, как несчастный сиромаха, и так, обливаясь потом и слезами, вспашем мы наш печальный крестьянский надел. Босой Глеб, как сеятель, будет ходить с решетом и бросать зёрна в пашню. Я сожну нашу ниву острым серпом, в отсутствие мельницы смелю в каменной ступе и долгими зимними вечерами, ожидая Глеба из армии, стану печь себе скудный трудовой хлебушек… О ужас!
Оставив меня в машине, Глеб с деловым видом унёсся куда-то с мужиками. И скоро выскочил из подъехавшего трактора. В кузове (или эта раздрыга прицепом называется?) лежали доски – красивые, ровные, золотисто-жёлтенькие такие. Глеб и два дядьки, которые помогали ему с закупками, закинули к доскам пузатые мешки – пшеницу нашу.
Которую Глеб купил, оказывается, на корм курам! Хорошо, я опять не успела высказать свою версию – про засев полей и помол в ступке! Хотя чего не успела – я Глебу рассказала. Он смеялся. И я тоже. Не буду стесняться спрашивать, не съест же меня Глеб, комплексы, брысь!
Всё, что было из наших товаров небьющегося, мы тоже пристроили в тракторе – масло там всякое растительное, консервы, мешок гречки, моющие средства, без которых я никуда, лопату, косу, топор, канистры бензина, флягу с керосином. Тьму имущества набрали – я только успевала деньги вытаскивать. Магазин наверняка на нас сделал двухмесячную выручку.
Трактористы рвались побыстрее закинуть наши товары на место назначения, так что отыскать в Прони владелицу нашего дома мы не успели. Рванули в Мездряково. Трактор пёр за нами, помахивая провожающим хвостами досок.
Отдав приютившим нас хозяевам-мездряковцам их продовольственный заказ, мы в скоростном режиме закидали оставшиеся вещи в машину и трактор – и покатили в Людотино.
«Нива» лихо проскочила весь путь вслед за трактором, не села нигде ни разу. Умница. В деревню мы въехали пышно. Всё население рвалось сгружать наши доски и прочий скарб. Однако командующий не позволил – и трактористы вытаскивали из прицепа всё сами. Это делать они, собственно, и подрядились. Вот так. У Глеба не забалуешься. Но мужики, как ни странно, на это не обиделись – дружелюбно и по-свойски они пожимали на прощанье руку восемнадцатилетнему капитану Глебу.
Странно. За свою жизнь я привыкла разруливать все ситуации сама, лезла на первый план и руководила решением проблем. А здесь – помимо того, что я оказалась не в теме, так ещё и не у руля. Могла бы обидеться и принудительно возглавить операцию. Но тут работала на неинтенсивном подхвате – и ничего. Это, наверное, потому, что по ходу Глеб объяснял мне, что и зачем он делает. И мне казалось, что мы работаем в команде. Это, я думаю, опять гармония. Здорово и приятно! Глеб растаскивал по домам куроводов мешки, упаковки разной еды – а ведь правда, всё это надо, пешком-то бабки с дедом в магазин не находятся! Я тоже помогала, тоже что-то там таскала – так хотелось, чтобы Глебу было полегче.
Наши односельчане были рады. Наши – надо же, как быстро я стала считать их нашими. И мне это нравилось.
В конце разгрузки я уже точно не ходила за Глебом глупым несмышлёнышем. Уж вещи из нашего личного хозяйства я быстро нашла куда пристроить. Скоро дом заполнился весёлым барахлишком – и даже ноутбук мой с адаптером и принтером устроился на столе, как всегда тут и жил. Не дожидаясь Глеба, я вкрутила в кухне новую лампочку – свет был! Вкрутила в комнате, на дворе и на улице, под навесом крылечка – пусть она светит мне издалека, когда я стану улетать от дома.
Ужин нам устроили императорский! Бабки наготовили всякой пышности, разлили по рюмкам сладкое сливовое вино, заставили деда Васю съесть зелёную сливу, что оказалась на дне бутылки – на счастье и долголетие. Нас хвалили; все до одной, и деда Василий тоже, прослезились, желая нам семейного счастья.
И тут не выдержала и заплакала я. Что-то много я именно тут стала плакать. Ага – какими-то тёплыми слезами. Это, наверное, слёзы счастья такие – с нулевым содержанием соли. Простой созидательный труд, доброжелательная преданность, честная простота и бескорыстная доверчивость – это же так хорошо и легко, что, наверно, так и должно быть! Чтобы ощущать свою счастливую нужность, чтобы чувствовать себя человеком. Я плакала и улыбалась, Глеб обнимал меня за плечи – и это было так приятно, что я плакала от осознания того, что, наверное, этого-то и не заслужила. Меня все бросились хвалить, успокаивать – не этого ли обычно стараются добиться заядлые плаксы? Но я-то знала, что плачу от другого – что есть у меня счастье, настоящее счастье, а я могу в него и не поверить, могу спугнуть, сглазить, испортить. Но я же ведь постараюсь этого не сделать, правда! Так что и от своей уверенности (и одновременно привычной неуверенности) в успехе я тоже плакала.
На колени мне ни с того ни с сего прыгнул местный котофей – килограммов десять, точно. Это он меня недавно, паразит, напугал. Интересно, чегой-то это его так разнесло? Чем этого котейку тут так хорошо кормят? По-барски, стало быть, ему живётся, раз такую тушку наел. Кот потоптался, устроился, сложившись гигантским калачом, затрещал, довольный. Я почесала его за ухом с пышной кисточкой – правда, что ли, полурысь? Толстый Пушок испустил тонкий счастливый вздох, все гости умилились. Любят паршивца, концертирует он, стало быть, на радость одиноким старушкам.
Снова стало многословно и весело. Мы поведали старикам о наших планах, поговорили с ними о посадках, Глеб рассказал о тракторе, который пообещали пригнать на огороды мужики, чтобы вспахать землю под картошку.
А второе июня приближалось. До него остался всего месяц. Даже уже меньше. Месяц до того момента, когда Глеба с группой последних весенних призывников заберут в армию. Когда я останусь одна. Когда я даже не знаю что будет.
Всё. Ничего плохого думать не хотелось. Мы с Глебом шли к себе от дома бабы Тони. Вокруг, в сине-чёрной влажной ночи надрывались соловьи – громко, мощно и сочно звучали их голоса. Много, в каждом кусте. Даже у нас под самыми окнами, возле дома в сирени парочка поселилась – и теперь соловей-мужчина старался, выпевал трели, чтобы его соловей-жене не скучно было на гнезде сидеть. Милые какие птицы.
У лягушек тоже вовсю шла семейная жизнь. Со всей округи неслись их жизнерадостные вопли.
– Курва, курва! – кричала одна лягушка на другую. Наверное, та из – под самого носа увела у неё какого-нибудь пупырчатого принца – лягуха.
