– Сколько стоит фужер? – спросил Саша.
– Пять рублей, – ответила официантка и улыбнулась. И от улыбки лицо ее стало милым и привлекательным.
– У тебя чего, Людка? – остановилась возле нее толстая официантка, держа в руках кучу скатертей.
– Да вот гражданин разбил фужер, а платить не хочет.
– А ты милиционера позови, пусть акт составит.
Милиционер, акт, только этого Саше не хватало. Но, видно, и хмырю нежелательно было появление милиционера.
– Сколько с меня?
Официантка подсчитала, назвала сумму.
– Покажите!
Она протянула листок.
Хмырь проверил, бросил на стол, швырнул туда же деньги за обед, добавив пятерку, встал и вышел в гардеробную.
Собирая со стола посуду, официантка еще раз улыбнулась:
– Не дали вы человеку дообедать.
– Не умрет, – ответил Саша.
– Ешьте спокойно, не торопитесь.
Снова бросила на Сашу косой взгляд и вдруг спросила:
– Как тебя зовут-то?
– Саша.
– А меня Люда. Сейчас второе принесу.
Вскоре она вернулась с двумя тарелками, поставила на стол.
– И я, Саша, с тобой пообедаю, не против?
– Ну что ты, рад буду.
Она села.
– Приезжий, что ли?
– Почему так решила?
– Никогда тебя здесь не видела.
– Да, приезжий, из Москвы.
– В командировке, значит?
– Нет, хотел устроиться на работу, да нет ничего подходящего, уезжаю.
– В Москве работы не хватает?
– Мне там жить негде.
– А жена, детки?
– С женой разошелся, деток нет.
– Какая у тебя специальность?
– Шофер.
Она снова покосилась на него:
– А уезжаешь когда?
– Хотел сегодня, но поезд будет только завтра утром.
– И куда едешь, если не секрет?
– В Рязань, думаю.
Саша допил компот, отставил стакан.
– Сколько с меня?
– Ты что ел?.. Щи, тефтели, компот… Рубль тридцать.
Саша вынул бумажник, положил деньги на стол… Конверт с мамиными деньгами лежал у него в другом кармане.
– Ну все, – сказал Саша, – спасибо тебе.
– Куда торопишься? Поезд у тебя утром. Где ночуешь-то?
– На вокзале.
– Тем более, чего торопиться?
– Так ведь закрываетесь.
Она засмеялась.
– Ну и закроют тут нас с тобой. Утром выпустят.
Она доела, отодвинула тарелку, потом деловито спросила:
– Ты мне правду рассказал или наврал?
– Про что?
– Про себя.
– Не веришь?
– Похож на интеллигента, а язык блатной.
– Боишься, из тюрьмы удрал? – Он усмехнулся. – Нет, ниоткуда я не удирал, – он похлопал себя по пиджаку, – паспорт здесь и водительские права здесь.
– А почему за меня заступился?
– Сволочей не люблю.
– Значит, ты за справедливость?
– Да, – серьезно сказал Саша, – я за справедливость.
Она подумала, потом спросила:
– Хочешь пойти со мной на именины?
– К кому?
– К подруге моей, Ганне.
– Ганне… Она – что, полячка?
Люда опять засмеялась:
– Полячка! Агафья она… А когда из деревни в город переехала, стала Ганей, а потом Ганной, так еще лучше.
– И что у нее сегодня?
– Говорю тебе: именины. День ангела, Агафьи.
– А кто у нее будет?
– Гости будут, подруги. А тебе что? Ты со мной придешь.
– Видишь, как я одет. А вещи в камере хранения.
– Ничего, хорошо одет. Красивый! Ночью с вокзала гонят, а так хоть в тепле посидишь.
Идти не хотелось. Но то, что с вокзала гонят, меняло ситуацию. Действительно, хоть в тепле посидит.
– Ладно! Пойдем.
Не вставая со стула, она кивнула головой на дверь:
– Выходи направо, на втором углу поверни в переулок, там меня и жди.
2
Она привела его на окраину города. На темной улице над обледенелой колонкой светился одинокий фонарь.
– Осторожно, здесь скользко, дай руку.
Саша дал ей руку, она сняла варежку, пальцы были теплые, а его – холодные.
– Замерз?
– Нет, все в порядке.
– Скоро придем.
Они свернули на протоптанную в снегу дорожку, шли теперь мимо глухих деревянных заборов, плотно закрытых ворот, одноэтажных домиков, осевших от времени, будто вросших в землю. Из окон, затянутых занавесками, пробивались полоски света.
Возле одного дома остановились, поднялись на крыльцо, Люда кулаком постучала в дверь.
– Гуляют, совсем оглохли.
Она постучала еще раз. Послышалось, как внутри дома хлопнула дверь, мальчишеский голос спросил:
– Кто там?
– Коля, это я, Люда, открой!
Мальчишка лет пятнадцати впустил их в сени, задвинул задвижку и, не поздоровавшись, вернулся в комнату. Стены осветились на мгновение, Саша успел увидеть только шубы и пальто на вешалке. Но тут же снова метнулась полоска света, из комнаты вышла высокая худощавая женщина.
– Ты, Люда?
– Я.
– Коля, чертенок, оставил вас в темноте.
Она открыла дверь в освещенную кухню, стоял там большой кухонный стол с керосинками и кастрюлями.
– Раздевайтесь, входите.
– Давно сидите? – спросила Люда.
– Еще сухие. – Женщина рассмеялась, была под хмельком, выглядела старше Люды, лет, наверно, тридцать пять, лицо породистое, но черты его стертые, потерявшие четкость: видно, попивала. – Заходите!
Вслед за ней Люда и Саша вошли в комнату с низким потолком. За столом, уставленным бутылками и тарелками с закуской, сидели трое мужчин и одна женщина. Сбоку примостился Коля, сын хозяйки, поразительно похожий на мать – такие же зеленые глаза, такой же точеный нос, только волосы потемнее.
– Знакомьтесь, мой приятель Саша, – объявила Люда и представила ему хозяйку: – Это Ангелина Николаевна, ты ее уже видел.
Ангелина Николаевна протянула Саше руку.
– А это Иван Феоктистович, хозяин.
Человек могучего сложения, с проседью в волосах, коротко глянул на Сашу, как бы отмечая таким образом факт знакомства, и продолжил разговор с соседом.
– А вот и именинница – Ганна, поздравь ее с днем ангела.
– Поздравляю. – Саша пожал руку краснощекой сдобной девице.
– Глеб! Леонид!
Саша каждому кивнул головой, но Леонид, не обращая на него внимания, продолжал разговаривать с Иваном Феоктистовичем. Глеб, коренастый широкогрудый парень, приветливо улыбнулся, обнажив белые блестящие зубы.
– Очень приятно.
Люда развернула сверток, протянула Ганне:
– Примерь. Тебе, с днем ангела.
Ганна отодвинулась от стола, сняла туфли, надела новые, постояла в них, прошлась по комнате.
– Ну что?
– Хорошо вроде.
– Ну и носи на здоровье.
– Ладно, – сказала Ангелина Николаевна, – Люда, Саша, садитесь.
Они сели на край скамейки, вплотную друг к другу, места было мало, чуть отклонившись, Люда сделала вид, будто еще подвинулась:
– Садись удобнее.
Саша придвинулся ближе, они соприкасались теперь ногами, бедрами, плечами.
– Пейте, ешьте, – сказала Ангелина Николаевна, – все на столе… Рюмки есть, вилки и ножи есть, тарелки… где еще тарелки?
– Нам хватит одной на двоих, – сказала Люда.
Стол, по Сашиным понятиям, был роскошный: водка, портвейн, колбаса, селедка, соленые огурцы, квашеная капуста…
– Селедку хочешь? – спросила Люда.
– Можно селедку.
Люда положила на тарелку селедку, огурцы, капусту, налила себе и Саше водку в большие граненые зеленые рюмки, подняла свою, прикрикнула на мужчин:
– Помолчите, мужики! За именинницу пили?
– Тебя дожидались, дорогуша, подсказать было некому, – засмеялся Глеб, у него была короткая верхняя губа, и оттого казалось, что он все время улыбается, а может, и на самом деле все время улыбался.
– Повторим! – сказала Люда.
– Повторим, – согласился Глеб, одной рукой поднял рюмку, другой обнял именинницу за талию, она была на полголовы выше его, – давай за тебя, дорогуша, Ганна-Ганечка, Агафьюшка.
– Хватит тебе!
– Поехали. – Глеб выпил, поморщился, понюхал хлеб.
Иван Феоктистович и Леонид выпили, продолжая обсуждать свои дела, даже не посмотрели на именинницу.
Люда чокнулась с Ганной, потом повернулась к Саше, глаза ее были совсем близко, не опуская их, усмехнулась:
– Чего не пьешь?
Саша выпил, закусил селедкой. Есть после недавнего обеда не хотелось, но такой закуски не видел он уже три года, и оттого снова появился аппетит.
Люда опрокинула рюмку, закрыла глаза, помотала головой.
– Первая колом, вторая соколом, третья – мелкой пташечкой.
Снова налила себе и Саше, чуть подтолкнула его плечом, прижалась к нему.
Они выпили, уже ни с кем не чокаясь, сами по себе. И все пили сами по себе, расхваливали закуску, но громче всех звучал голос Глеба, он вмешивался в разговоры, вставлял смешные реплики, рассказывал забавные истории, поглядывая на Сашу и как бы подчеркивая этим свое расположение. Оказался он художником, учился, по его словам, у самого Акимова, ездил к нему в Ленинград на курсы, Николай Павлович даже хотел оставить его у себя в Ленинграде, однако попал Глеб в другой театр, где художественный руководитель ничего не понимал в искусстве, не знал названий красок, путал индиго с ультрамарином, охру с киноварью, бездарь, ничтожество!
