Теперь мне стало понятно, почему Амундсен вышел так рано. Просто он заранее спасался от этого аттракциона. Зато сцена накрывания на стол помогла мне получить представление о характере лежащих здесь товарищей. В любом другом месте Линдстрёму полетел бы в голову башмак. Но тут явно собрались самые кроткие люди на свете. Тем временем я успел немного оглядеться в комнате. Около двери, где я стоял, над самым полом зияло отверстие какой-то трубы. Я сразу сообразил, что это должна быть вентиляционная труба. Наклонился, накрыл отверстие рукой – никакого намека на тягу. Так вот почему здесь такой отвратительный воздух.
Затем я обратил внимание на койки – девять коек: у правой стены три, у левой – шесть. Большинство спящих – если кто-нибудь еще был в состоянии спать под такой концерт – лежало в спальных мешках. Наверно, им было и мягко, и тепло. Остальную площадь занимал стол и стоящие по бокам стола маленькие табуретки. В комнате царил порядок. БО́льшая часть одежды повешена на крючках. Правда, кое-какие вещи валялись на полу, но ведь недаром здесь во мраке хозяйничал Линдстрём. Может быть, он их и уронил.
Ближе к окну на столе стояли граммофон, несколько банок с табаком, пепельницы. Обстановка не роскошная, отнюдь не в стиле Людовика XV или XVI, но все необходимое есть. На одной стене у окна висели несколько картин, на другой – портреты короля, королевы и кронпринца Олафа, очевидно, вырезанные из газеты и наклеенные на голубой картон. Ближайший к двери угол направо, свободный от коек, был занят развешанной на гвоздях и веревках одеждой. Значит, это и есть их незамысловатая сушилка. Под столом стояло несколько лакированных ящиков неведомо с чем.
Ага, на одной из коек кто-то зашевелился. Это Вистинг, ему явно надоел непрекращающийся шум. Линдстрём накрывал не торопясь, гремя ложками, злорадно улыбаясь про себя и поглядывая на койки. Похоже, он шумел не без умысла. Вистинг оказался первой жертвой и, судя по всему, пока единственной. Во всяком случае на других койках не было видно никаких признаков жизни.
– Доброе утро, толстяк! А я уж думал, ты будешь валяться до обеда, – приветствовал его Линдстрём.
– Ладно, брат, ты лучше за собой следи. Если бы я тебя не поднял, ты и сейчас еще спал бы.
Как говорится, дал сдачи. Да, Вистинг явно умеет за себя постоять. А впрочем, оба улыбаются, значит, ничего страшного.
Но вот, наконец, Линдстрём поставил последнюю чашку и уронил в нее ложку с особенно громким звуком, как бы ставя точку.
Я ждал, что он теперь вернется к своим делам на кухне. Но у него явно было еще что-то на уме. Он весь подобрался, вытянул шею, закинул голову назад – точь-в-точь молодой петушок, который собрался кукарекать, – и гаркнул во всю глотку:
– Все наверх, рифы брать!
Вот теперь его утренняя миссия здесь завершилась. Спальные мешки сразу начинают шевелиться, и, судя по возгласам вроде: «Вот ведь дьявол!» или «Заткнись, балаболка!», обитатели Фрамхейма, похоже, наконец-то просыпаются. Сияя от удовольствия, нарушитель покоя исчезает на кухню.
Из спальных мешков появляются головы, плечи и все остальное. Вот это, должно быть, Хельмер Хансен, тот самый, что ходил на «Йоа»[49]. Сразу видно – удалец. Нет, вы посмотрите – Олаф Олафсен Бьоланд! Мой старый друг по Холменколлену[50]. Да-да, тот самый, что так здорово ходит на лыжах. И в прыжках не последний, отлично прыгнул тогда – кажется, на 50 метров. Если у Амундсена много таких ребят, он уж как-нибудь дойдет до полюса!.. А вот Стубберюд, тот, которого газета «Афтенпостен» называла большим знатоком двойной бухгалтерии. Не очень-то похож он сейчас на счетовода, но как знать!.. Появляются Хассель, Йохансен, Престрюд. Ну вот, теперь все встали, скоро приступят к работе.
– Стубберюд! – Линдстрём просовывает голову в дверь. – Если хочешь горячих оладий, позаботься воздух освежить.
Стубберюд только улыбается в ответ. У него такой вид, будто он уверен в том, что все равно получит оладьи. Так вот для чего делалось чудесное тесто, вот отчего такой нежный, заманчивый запах, что просачивается через дверную щель. Стубберюд выходит, я спешу за ним. Так и есть, Линдстрём стоит, колдует у плиты, размахивая своим оружием – лопаточкой. А на плите, трепеща на жарком огне, жарятся три золотистых оладьи. Господи, как мне сразу есть захотелось! Снова занимаю свое место в уголке, чтобы никому не мешать, и наблюдаю за Линдстрёмом. Ну молодец, ну мастер! Как он ловко управляется с оладьями.
Прямо как жонглер с мячиками, так лихо, так уверенно работает. Орудует своей лопаточкой со сказочной сноровкой. Одной рукой наливает из половника тесто на сковороду, в это же время другой снимает готовые оладьи. Да полно, под силу ли такое одному человеку.
Вистинг подходит к нему, отдает честь и протягивает жестяную кружку. Польщенный приветствием, Линдстрём наливает ему в кружку кипятку, и Вистинг уходит в тамбур. Но он отвлек Линдстрёма, и тот сбился с ритма в жонглировании горячими оладьями. Одна из них скатывается за плиту. До чего же он невозмутим. Ни за что не скажешь, заметил он, что оладья упала, или нет. Вздох, который у него при этом вырвался, можно истолковать приблизительно так: «Надо же и собакам что-то оставить!»
Ребята подходят по очереди, протягивают маленькие кружки и получают немного кипятку. Заинтригованный, встаю, проскальзываю за одним из них в тамбур и дальше, за дверь. Вряд ли вы поверите мне, когда я расскажу вам, что я увидел: полярники все, как один, чистили зубы! Что вы на это скажете? Выходит, не такие уж они неряхи. Так и пахнет зубной пастой. А вот и Амундсен. Очевидно, он ходил производить метеорологические наблюдения, так как у него в одной руке анемометр. Иду за ним по снежному ходу. Пользуюсь случаем, когда нас никто не видит, хлопаю его по плечу и говорю: «Какие славные ребята, черт возьми!» Он только улыбается в ответ. Но улыбка порой красноречивее всяких слов. Я понял, что он хотел сказать: «Я давно это знаю, и не только это».
Восемь часов. Дверь из кухни в комнату распахнута настежь, тепло устремляется внутрь, смешиваясь со свежим воздухом, который Стубберюд в конце концов заставил устремиться по вентиляционной трубе. Совсем другое дело: тепло, и воздух чистый. Далее последовала интереснейшая сцена. Возвращаясь в дом, каждый из чистивших зубы должен был по очереди угадывать температуру воздуха. Это дает повод к шуткам и веселью. Под смех и непринужденный разговор начинается завтрак.
В застольных речах, когда царит приподнятое настроение, наших полярников часто сравнивают с нашими предками – доблестными викингами. Такое сравнение не приходило мне в голову, когда я смотрел, как группа самых обыкновенных, ничем не примечательных людей чистила зубы. Но теперь, когда они принялись за еду, оно само напрашивалось, и мне пришлось признать его верность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
