– Вот как писать надо! – сказал Антон Карасику. – А ты все скупишься. Женя, как бы не перехватить нечаянно…
Кандидов все чаще стал отлучаться из дому. Он где-то шатался с Цветочкиным, пропадал у Токарцевых. Не то, чтобы ему очень нравилось там, но у Токарцевых все, кроме профессора, в оба уха твердили Антону, что он феномен, что он необыкновенный человек, что его седая прядка действительно знамение, что его миссия предопределена исторически. Сперва все эти разговоры казались ему смешными и лишь приятно щекотали его честолюбие. Но постепенно, сам не замечая этого, он начал верить в свою необыкновенность. Он начал подозревать, что действительно чем-то отличается от простых людей и что дорога в жизни должна быть у него особенная. У него в голове гудело от собственной славы. А гидраэровцы никак не хотели признавать его гениальности. «Парень как парень, – говорили они, – а на поле действительно чудо природы. Вот привалил талант человеку!» И у Антона появились высокомерные нотки в голосе.
– Подумаешь, – говорил он Бухвостову, – меня вся страна знает, тысячи людей!.. А на вас вот не угодил…
Спортивный сезон кончился. Вскоре должны были начаться занятия. Ребята гнали, перекраивали макеты моделей, конструировали из отходов, из отбросов, из обрезков металла. Они воевали до хрипоты на заводских совещаниях, требуя средств для новых внеплановых опытов. Каждая копейка вырывалась с мясом, каждая заклепка – с боем…
Настя обивала пороги в Автодоре и Осоавиахиме.
– Ну как? – спрашивали ее ребята. – Продвинула смету?
– Плечиком водила? Бровку поднимала? – интересовался Фома.
– Всё сделала.
– Ну и?..
– Утвердили и в кино пригласили.
Антон ни в чем этом теперь не принимал участия. Баграш был занят с утра до поздней ночи. Он видел, что с Антоном дело неладно, и давно собирался поговорить с ним. Но он считал, что разговор будет серьезный. На ходу, урывкой, говорить не годится. Он считал, что дело потерпит, но внезапно уехал с Токарцевым в командировку на юг. Там испытывались торпедные катера. Как всегда, с его отъездом нелады в коммуне усилились. Комнаты стояли неприбранными. Мама Фрума в первый же день пересолила яичницу. Бухвостов шумел и всем дерзил. Ребята возмущались, почему Антон относится халатно к работе. Все ходили между собой перессорившись. Настя тоже потеряла обычную выдержку, сердилась из-за пустяков и почти не разговаривала с Антоном. Все видели, что у Насти с Антоном размолвка. Но никто не знал истинной причины ее. Полагали, что это из-за плохого поведения Антона, и промеж себя очень хвалили Настю за стойкость.
Глава XXXVII
Скандал в благородном семействе
Дня через три после отъезда Баграша, когда коммуна была зла и мрачна, Кандидов и Карасик получили приглашение на вечеринку к Токарцевым. Был день рождения Лады. Оба приоделись, налощили ботинки. Долго ссорились из-за галстука Антона. Карасик находил его слишком ярким. Когда они уже были в дверях, Карасика окликнула Настя.
Настя прихварывала. Она давно переутомилась, но все время держалась кое-как. А теперь совсем раскисла. Карасик сказал Антону, что нагонит его, и прошел к Насте.
В фланелевом халатике, комком съежившись в углу дивана, Настя показалась Карасику милой и трогательной. На столе стояли астры, пахнущие осенью, разлукой, отъездом с дачи. На подоконнике в пустой стакан залетела большая осенняя муха, и стакан певуче звенел.
Сумрак окутывал Настю. В комнате было уютно.
– Вы с Антоном идете сегодня, да? – спросила Настя.
– Да.
– Посидите немножко со мной… Вы не очень спешите?
– Нет, пожалуйста.
Карасик взял стул, приставил его к дивану.
– Карасик, – сказала Настя, – вы славный. У вас душа хорошая…
Карасик вздохнул так, что даже стул сочувственно скрипнул под ним.
– Да, – сказал Карасик, – девушки всегда говорят, что у меня чэдная душа, и тут же признаются, что они любят моих приятелей. Всю жизнь так…
– Ну, Карасик, милый, вы не обижайтесь! Ну, значит, мы такие дряни – любим не того, кого надо… Неладно у меня с Тошкой… Вы, наверное, сами заметили?
– Да, кое-что заметил.
– Вы знаете, что-то в нем появилось… я сама не знаю. Какая-то налипь неприятная. Что это за компания там – Дима и прочие?
Карасик махнул рукой.
– Тошка ведь чудный парень! – воскликнул он. – Закваска у него замечательная, а вот противоядие еще не выработалось.
– Правда, он ужасно славный? – обрадовалась Настя.
– А биография какая!
Они долго и озабоченно говорили об Антоне, как родители о сыне, который отбился от рук, наловил плохих отметок в школе. Настя ничего не сказала о ночной сцене на озере. Она не могла бы объяснить, почему все так глупо вышло. Было что-то самонадеянное тогда в уверенных руках Антона. И все в ней возмутилось. Если бы только он понял это…
Карасик посмотрел на часы, спохватился, что давно пора идти.
– Вам обязательно надо? – спросила Настя. – Обязательно? А то посидите еще…
Идти совсем не хотелось. Но где найти нужный повод, чтобы не пойти? А если остаться просто так, она опять увидит, что Карасик неизлечим, скажет потом: вот она, интеллигентская неустойчивость, чуть поманила – он уже изменил решение, про все забыл и остался. И он пошел. Уже на лестнице он стал ругать себя. Какого лешего! Куда он идет? Надо было непременно остаться. Девушка, видно, мучится. Нехорошо ее оставлять одну. И она так славно говорила об Антоне. Но теперь уже нельзя было вернуться, не было решительно никаких видимых оснований для этого. Он вышел на улицу.
Оставшись одна, Настя спустила ноги с дивана, нашарила мягкие туфли, подошла к окну. Стоял пасмурный вечер. Город в легком тумане был близорук и аморфен. Ей стало очень одиноко.
И вдруг слезы хлынули у нее из глаз. Крупные, тяжелые, скатывались они вниз. Она стояла, перегнувшись у окна, поникнув над синим провалом улицы, злилась на свои слезы, а они лились еще пуще.
Карасик вышел из подъезда. Вечер обдал его сыростью. Он остановился, протянул руку, посмотрел на небо. Начинало моросить. Это был законный и отличный повод. Через минуту Карасик вбегал к Насте.
– Накрапывает, – сказал он, бросая шляпу на этажерку. – Я останусь, пожалуй.
…Вечеринка у Токарцевых удалась на славу. Индейка не подгорела. Пироги были высокие. Водка отлично настоялась на апельсиновых корках. Мария Дементьевна сияла, несмотря на то что сбилась с ног в хлопотах. Героем дня должен был быть Антон. Так это было задумано. Приглашали не только на день рождения Лады, но и «на Кандидова». Мария Дементьевна любила на своих раутах блеснуть чем-нибудь из ряда вон выходящим. Знаменитый футболист, да еще бывший волжский богатырь – этим мало кто мог угостить.
Антон по неопытности явился раньше всех. Никого еще не было. Даже Лада еще не вернулась из парикмахерской. Но Мария Дементьевна встретила его очень мило. Из-под ног профессорши выползла Бибишка – маленький мохнатый крысолов. Длинная и ровная от хвоста до заросшего носа, собачонка походила на прочищалку для ламповых стекол. Бибишка с урчанием обнюхала огромные ноги гостя, но, почувствовав расположение к нему хозяйки, смирилась.
Антон и Мария Дементьевна пошли в гостиную. Они уселись на диван, и опытная Мария Дементьевна повела беседу. Она говорила о футболе.
– О, я ужасная болельщица! – говорила Мария Дементьевна.
Она вспомнила Волгу.
– О, я ужасная волжанка! – восклицала Мария Дементьевна. – Мы ездили на пароходе до Астрахани.
Бибишка время от времени портила воздух. Мария Дементьевна тотчас бросала Антону на колени спички: «Жгите скорее, жгите!» Или сама водила вокруг себя желтым огоньком.
– Ну, мы вас поэксплуатируем, – сказала Мария Дементьевна.
Антону нравилось, что она обращается с ним совсем запросто, как со своим. Он охотно откупоривал бутылки, вертел мороженое, отодвигал рояль, раздвигал стол, таскал лед из погреба.
Старая домработница Липа не могла нахвалиться им:
– Вот так помощничка бог послал! Ай да кухольный мужик! Смотрите не замарайтесь.
И чистила ему пиджак щеткой.
Вскоре пришла Лада. Она побежала одеваться и появилась в гостиной розовая и ослепительная. Потом в передней раздался звонок. Все засуетились, забегали, хватая со стульев, с подоконников оставшиеся обертки, мятую бумагу, свернутые бечевки. В одно мгновение все пришло в порядок, как на сцене после третьего звонка.
Липа побежала открывать.
– О, Олимпиада, когда же вы станете Спартакиадой! – услышал Антон голос Димочки, как всегда дразнившего Липу излюбленной своей остротой.
И в гостиную влетел «великий арап» с цуг-флейтой под мышкой, с букетом и свертками. Одной рукой он потрясал флексатон. Бузиновые шарики бились о гибкую сталь, и инструмент издавал печальный, рыдающий свист. За Димочкой с цветами, коробками, патефонными пластинками ввалились Цветочкин, Ласмин. Пошли поздравления, приветствия. Димочка подарил новорожденной соску. Он нажал на резиновый шарик – и соска запищала. Все ужасно хохотали. Димочка опять с чем-то приставал к Липе. Липа отмахивалась.
