Медикам для научных целей не всегда хватает бесхозных трупов в моргах. Ученым, изучающим китов, сейчас полное раздолье — десятки тысяч китов втягивают по слипам на плавбазы наших флотилий: изучай не хочу!
Я понимаю глупое любопытство матросов, когда они хотят убить Белого кита. Это от молодости, душевной серости, от скуки длинного рейса, от непонимания того, что и зачем делают.
И здесь-то Латышев, если он ученый, интеллигент, должен был толкнуть гарпунера под локоть и обругать капитана за бездумность. И охранять Белого кита от дураков, и дать внуку Моби Дика уплыть дальше в легенды. А «Комсомольская правда» напечатала бы прекрасную статью о благородстве ученого и красоте жизни вокруг нас.
«Киты-самоубийцы», — читаю я в другой газете. «Стадо китов приблизилось к побережью Калифорнии. И вдруг один кит за другим стали бросаться на скалы и отмели. Острые камни разрывают тела животных, многие из них, быстро теряя силы, остаются на песчаных отмелях и погибают. Мало помогли и специально созданные службы спасения китов. Но некоторых животных все же удалось отогнать от берега в открытое море и тем спасти от смерти. Это далеко не первый случай массового самоубийства китов. Что заставляет их „сознательно“ идти на верную гибель? Ученые пока ничего не могут ответить на этот вопрос».
Я отлично знаю, что существуют конвенции по охране китов, что промысел их регулируется законом. Но кто думает о том, что среди китов шныряют атомные подлодки, ползут бесчисленные тралы, рвутся учебные ракеты, торпеды, мины, снаряды, глубинные бомбы; что в моря ссыпают тысячи и тысячи тонн устаревшего и невзорвавшегося боезапаса, что в моря спускают отходы атомного производства, в моря падают самолеты с водородными бомбами, в моря сбрасывают отравленные воды химических заводов, в морях танкеры промывают танки…
И кроме всего этого по китам палят из пушек ученые типа Латышева, которые не знают, почему киты кончают самоубийством.
Пусть это звучит смешно, но я могу допустить, что самоубийства китов — это нечто вроде самосожжения буддистов. У них нет иного языка, чтобы обратить на себя внимание.
Письмо Л. В. Ильиной
24.11.84.
Пишет неизвестная Вам женщина — Ильина Людмила Васильевна с тем, чтобы попросить совета и помощи. Я работаю младшим научным сотрудником во ВНИИ охраны природы и заповедного дела МСХ СССР вот уже одиннадцать лет. Пришла сюда работать сразу после окончания университета. Специальность моя — биогеограф. Мне 35 лет, у меня прекрасный муж и двое детей. Сама я москвичка, но обстоятельства сложились так, что последние 4 года мы с семьей живем и работаем в Смоленской области на научном стационаре от нашего института. Мой муж-зоолог и я, вместе ведем одну тему по дичеразведению, занимаемся тетеревиными птицами. Работа очень интересная и нужная, но, к сожалению, тему эту закрывают — считают, что не перспективна, да суть не в этом.
Начальником нашего стационара или НЭБ (научно-экспериментальная база) является Латышев Владимир Михайлович. Вы помните его? Лучше бы мне напомнить Вам о другом каком-нибудь человеке — прекрасном и добром, поблагодарить за то, что прочитали о нем в Ваших рассказах. Но о добром, наверно, не стала бы писать, и это естественно. А тут — зло — и нужно с ним бороться!
Так вот об этом человеке — окопался он тут вот уж 10 лет, на этом месте уютно и спокойно. Бьет теперь не китов, но все же бьет — постоянно, методично, профессионально.
Стационар «Смоленский» представляет собой маленький обособленный городок среди леса — 4 домика и хозяйственные постройки. 255 км от Москвы по Минскому шоссе и еще 14 км в сторону, на берегу реки Вязьмы — места красивые — грустная смоленская сторона. Вот тут и обосновался этот мерзавец, я не боюсь его так называть. Теперь клянусь Вам самым дорогим, что у меня есть, — здоровьем моих детей, что все, что здесь написано, — правда!
Так вот в этом прекрасном месте, под такой вывеской процветает теперь убийца Моби Дика. Может быть, ошибки юности, и не нужно о них вспоминать? Но знаете, мы даже обрадовались, когда прочли о нем в повести «Соленый лед». Нет, этот тип не изменился, стал даже, наверное, хуже, злее — это все тот же обыватель и страшный стяжатель. Предпочитает добывать дорогую пушнину — лисица, куница, белка, но не брезгует и кротами, причем начинает их бить задолго до открытия охоты (когда у них еще — дети), а осенью рюкзаками тащит калину, давит сок, закатывает в банки и отправляет в Москву на продажу. Все поставлено и отлажено, работа идет дружной семьей, хотя семьи нет — есть крепкий союз двух дельцов. Один добывает, а другая перерабатывает пушнину (шьет шапки и пр.), да еще и травами лекарственными приторговывает — и это кандидат биологических наук — позор! Всего и не опишешь — как мерзко. Страшно, ведь это сотрудники Института охраны природы. Противозаконно, наказуемо, и тем не менее ничего нельзя с ними поделать. Он берет ежегодно две лицензии на отстрел, например, двух куниц и сдает их, как положено, а сколько добывает себе сверху, так этим еще хвастается. Оснащен он современной техникой — и автотранспортом, и снегоходом «Буран», который имеется на стационаре. Сотрудники рассказывают, что раньше вокруг стационара было много белок, они очень быстро становились ручными, а теперь белки — редкость, все выбиты, лайка помогает хорошо.
Мне кажется, что самое страшное, что теряешь веру в людей, ведь никто не хочет связываться. Людей сам он боится, живет, как волк, и изворачивается, как хищник. Перед переаттестацией, которую он должен был пройти этой весной, в отделе написали ему отрицательную характеристику, но он и тут вывернулся — лег в больницу — благо врач знакомая (нужный человек, приезжает летом на стационар, как на дачу, всей семьей), затем Латышев перешел в другой отдел, облил грязью всех, с кем работал раньше. Еще до нашего приезда на стационар в институт приходили письма от местных жителей о браконьерстве. Приезжала комиссия, но так ничего не разобрались. А в настоящее время получается, что только мы выступаем против него, а это удобнее рассматривать как склоку между двумя соседями.
Ребята в отделе хотели писать большой плакат «Долой убийцу Моби Дика!», но так и не написали… А нам, наверное, придется уехать — тема заканчивается в этом году, соседство просто невозможно, а бороться не получается. Конечно, мы мешаем этим людям, и они все делают для того, чтобы нас на стационаре не было, лучшие методы для этого — ложь.
Виктор Викторович! Посоветуйте, что делать? Как бороться?
С уважением, Ильина Людмила.
Грешен, отфутболил Людмилу к Василию Михайловичу Пескову в Москву. Ильиным сообщил его телефон и адрес и обещал в новой книге опубликовать их письмо, что нынче и делаю.
Погода баловала в районе промысла. И мы торопились с обменом пассажиров.
Вокруг была зеленая зыбь, простор океана, трепыхающиеся поля чаек над рыбным косяком, рыже-черные корпуса траулеров, ветерок, и солнце, и далекие полосы тумана, пустые бутылки на зыби за бортом, размокшие куски хлеба, камбузный мусор, на который избалованные чайки не обращали внимания.
И первое, что мы услышали на промысле в пятидесяти милях от Нью-Йорка по радиотелефону, было:
— «Достоевский»! «Достоевский»! «Добролюбов» говорит! Отвечайте для связи!
— Ну, я «Достоевский», — отвечал старческий, брюзгливый голос. — Чего авралите?
— Спички пошли, сплошные спички идут! — заорал молодым басом «Добролюбов».
— Что такое «спички»? — спросил я капитана.
— Черт его знает. Кажется, рыба маленькая, такая, что в ячеи проскальзывает, непромысловая рыба.
«Достоевский» долго и хмуро молчал. Наконец пробурчал, нечто преодолевая в себе:
— Идите сюда… — и дал координаты.
«Здравствуйте, Федор Михайлович! — подумал я. — Вот уж кого не ожидал встретить в заливе Мэн, так это вас!»
Из динамиков ревело:
Соленые волны, соленые льды,А в небе горит, горит, горит звезда рыбака…
Трещали моторы вельботов, битком набитых смененными рыбаками.
Я смотрел на них с крыла мостика, на их задранные головы, кепки, шапки, шляпы, фуражки, платочки морячек. На пригвожденных к фанерным листам алых громадных омаров — сувениры, которые, говорят, приносят несчастье; чемоданы, сундучки, гитары, пакеты с копченой рыбой. Звенела в ушах крепкая ругань из крепких глоток, беззлобная ругань — от радости, от сознания, что четыре месяца вонючей и опасной работы, качки, бессонных ночей, тоски, ссор, недовыполненных и перевыполненных планов, грохота транспортеров в разделочных цехах — все это уже позади. А впереди отгул выходных или отпуск, и много денег, и пиво, свобода, жены, дети, морозная твердая земля…
Многие почему-то в белых нитяных перчатках. А вот и девчонка с веткой кораллов, в узкой юбочке, видишь ли! Для нее наш «Воровский» был уже вершиной цивилизации, но ей не задрать коленку на площадку трапа.
