— Ты поедешь на зиму? — спросил Алеша.
— А как же! — воскликнула Таня. — Надо ехать. В этом году, наверное, все будет по-новому. Ах, как хорошо учиться, Алешенька! Я когда вхожу в аудиторию, до сих пор дрожу от радости. А ты поедешь в институт, Алеша?
— Честное слово, Таня, вот сейчас при тебе первый раз вспомнил об этом.
— А как же ты думаешь? А как же? Ведь тебя не пошлют на войну? Опять на войну?
— Да… я не знаю… Я просто не вспоминал об институте…
Таня вдруг хлопнула в ладоши:
— Ты представляешь себе: вот если вся власть Советам! Как было бы замечательно учиться. Говорят, всем стипендии будут. Всем, понимаешь, всем! Ты знаешь, уроки эти все-таки надоели. Очень это тяжело: уроки!
— Ты Павлу много должна?
— Сто пятнадцать рублей. А он не хочет считать.
— Оказался меценат?
— Да нет, он просто ничего не помнит.
— Вот какая ты странная, Таня, — вдруг сказал Николай. — Разве у Павла есть время считать твои деньги? У него есть дела поважнее…
— Зато он о Тане не забыл? Правда?
Таня покраснела, отвернулась к окну, но взяла себя в руки и прошептала:
— Я его очень люблю…
— Деньги — это чепуха, — улыбнулся Алеша. — О деньгах теперь не стоит и говорить. Мне сюда все какие-то глупые деньги приходят. Ты знаешь, это прямо здорово: война идет, революция, все на попа поставлено, а там люди сидят, считают, ведомости пишут, деньги присылают. Много еще чудаков на свете. Зачем тебе у Павла брать! Да у него и денег нету. Вот смотри, двести рублей. Ты их возьми, Таня, все равно это глупые деньги.
— Да что ты, Алеша…
— Возьми, не разговаривай. Они того не стоят, чтобы о них говорить. Да и будет так замечательно: и Павел тебе помог, и я.
Алеша смеялся в самую глубину ее глаз, а Таня даже и не смущалась.
— Ну, ладно, — улыбнулась она. — Как это… интересно, когда есть дружба.
— И любовь.
— И любовь, — подтвердила Таня.
Николай сидел на кровати, внимательно слушал их разговор и думал о чем-то своем. Он пополнел и порозовел, но душа у него брела по свету в каком-то тихом одиночестве.
Они ушли. Алеша долго еще улыбался в потолок. «И любовь», — сказала Таня. Только любит она Павла и даже не скрывает этого. А тогда в вагоне… Неужели у него был такой жалкий вид? Алеша задумался над тем, как легко в мире отравить человека: тот любви принял излишнюю дозу, тот жалости, того отравили газы, а другого… погоны.
29
Степан пришел вечером. Капитан лежал на кровати, курил и молчал. Степан закричал с порога:
— Есть тут живой человек?
— Живых нет, — ответил капитан, — есть выздоравливающие.
В сумерках Степан разобрал приветливую улыбку Алеши и загалдел еще громче:
— Есть выздоравливающие, — значит, живые. Мертвый никогда не поправился.
— А ты чего орешь? Ты кто такой? — спросил капитан хмуро.
— Когда-то был такой-сякой, а потом производство вышло: растакой-рассякой. По миновании же времени, как рассмотрели меня поближе, дали чин повыше: герой не герой, а денщик боевой.
Степан проговорил эту тираду одним духом и замер против капитана в дурашливой позе, склонившись вперед и свесив мешковатые болтающиеся руки. Капитан молча смотрел на его занятно глупую рожу. Алеша громко рассмеялся и хлопнул рукой по сиденью стула:
— Степан, дорогой! Садись… рассказывай…
Степан забыл о капитане и уселся на стул, расставив на всю комнату выцветшие и заплатанные светло-хаковые «коленочки».
— Что же это… ты, Алеша, опять лежишь?
В Алешиных глазах быстро проскочило удивление, но потом у него на душе вдруг стало просто и радостно. От удовольствия он даже потянулся в постели, обратился к Степану улыбающимся румяным лицом:
— Вот спасибо! Ты меня так всегда называй.
Капитан оглянулся через плечо, посмотрел на Алешин затылок, энергично ткнул палочкой в гильзу, разорвал ее, бросил и поднялся с постели:
— Мне, может быть, уйти, господин поручик?
— Сиди, — сказал Степан и махнул весело рукой. — Куда там тебе уходить?
Капитан тупо присмотрелся к Степану и с быстрой, вспыхивающей улыбкой спросил:
— Значит, ты денщик?
— Денщик. А ты кто?
— А я капитан артиллерии.
— Один черт, — сказал Степан. — Ты — капитан артиллерии, а я — Степан пехоты. А честь одна: и ты провоевался, и я провоевался.
— Ишь ты! — отозвался капитан и машинально пошевелил палочкой в руках.
Потом так же машинально он опустился на свою кровать, не отрываясь взглядом от Степана, и вдруг серьезно заговорил:
— Ну, хорошо, провоевались, это верно. А что ты дальше будешь делать, товарищ Степан пехоты?
— У меня делов много, — важно ответил Степан и фертом поставил руку на колено.
Капитан покорно подчинился этому важному действию и даже подскочил на кровати, придвигаясь ближе к Степану.
— Много? Какие же такие дела?
— Первое дело: Керенского выгнать.
— Это ты будешь?
— Что?
— Керенского выгонять?
— В общем — я.
— А дальше?
— А дальше: вся власть Советам!
— Вот как? Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов? Так, что ли?
— Угадал! С одного раза угадал!
— Степан пришел в восторг и захохотал громко. Засмеялся и капитан. Давно уже, улыбаясь, следил за разговором Алеша.
— Значит, моих депутатов там нет? — спросил капитан.
Степан как будто впервые обратил внимание на это занимательное обстоятельство. Он сочувственно посмотрел на капитана и даже головой покачал:
— Смотри ты! А выходит: твоих действительно нет. Как же ты теперь будешь?
Капитан не то иронически, не то печально поник головой и пробурчал негромко:
— Вот и вопрос: как я буду?
Он поднял припухшие, воспаленные глаза и сказал:
— Может, ты скажешь, как я буду.
Алеша перестал улыбаться, в его глазах появилось выражение прищуренного детского сочувствия. Степан отнесся к вопросу серьезно, внимательно, как доктор. Он отбросил в сторону тон напыщенной шутки и спросил просто:
— Ты того… богатый?
В глазах капитана блеснула надежда. Он с удовлетворенной готовностью ответил:
— Я… вот… весь здесь.
— Это легче. Это, как же… значит, совсем ничего нет?
— Ничего.
— А… того… делать что-нибудь умеешь?
— Работать?
— Ну, делать работать, тебе не все равно?
— Не умею, — ответил капитан грустно.
Степан возмутился:
— Как это так говоришь: не умею. Грамотный ведь?
Капитан передернул плечами. Степан продолжал:
— Грамотный, писать умеешь. Папиросы вот набивать умеешь, сапоги чистить, подмести, скажем, посуду помыть, сторожить, в лавочку сбегать…
Степан загибал пальцы и серьезно перечислял все работы, к которым привык в последнюю свою денщицкую эпоху. Капитан слушал, слушал и рассмеялся.
— Чего ты? — спросил строго Степан. — Чего ты смеешься? Надо надежду иметь и добиваться. Всегда успех будет.
— Да ну тебя к черту! — сказал капитан. — Я — военный, понимаешь? Моя специальность — артиллерист. А ты мне — сапоги чистить!
— Постой, постой! — Степан протянул руку. — Артиллерист — значит, тебе стрелять нужно. Без стрельбы, выходит, ты не можешь прожить. А в кого ты будешь стрелять? Мишень у тебя какая?
— Отстань, — сказал капитан и отвернулся к своим папиросам.
— Ну, как хочешь. А только ты не воображай, дорогой, как будто ты — капитан артиллерии. Ты и есть просто бесштанный человек — и все. Вот как и я. И погоны эти срежь, легче станет.
— Все-таки отстань! Я — офицер. Меня могут убить, скажут: офицерская сволочь. Пускай. У меня тоже есть гордость.
— И у козла гордость была: ему в бок ножом, а он тебе одно — умру, а останусь козлом. А вышла не та натура: остался не козел, а козлиная шкура.
— Что это такое… мелешь? Выучил где, что ли?
— Выучил не выучил, а прожил сорок лет — вымучил. Гордость у тебя, скажи пожалуйста. Никакой гордости у тебя нету.
— Как нету?
— Нету. Вся Россия переменяется. Понимаешь: вся власть Советам! Понимаешь?
Капитан отвернулся вполоборота, задумался, потом спросил, как будто только сейчас родилась в его мозгу какая-то блестящая идея:
— Вся власть? Но… постой. Ведь им… артиллеристы нужны будут?
— Кому это?
— Да Советам же этим! — ответил капитан с досадой.
Алеша громко расхохотался. Капитан удивленно обернулся к нему и вытаращил глаза. Алеша протянул к нему руки:
— Дорогой капитан! Очень нужно! Страшно нужно! Без артиллеристов — как без рук.
Степан вытирал лоб, растянул рот и отдувался:
— Насилу разъяснили человеку!
30
Надежда Леонидовна ласково смотрела на Алешу и удивлялась:
