Такова неполная зарисовка стихийных сущностей, лишенных божественного духа, данная одним из многих достойных доверия, знающего больше, чем он готов признать в лице недоверчивой публики.
В следующей главе мы постараемся объяснить некоторые из эзотерических рассуждений посвященных святилищ о том, чем человек был, что он есть и чем может стать. Доктрины, преподаваемые ими в мистериях – источник, из которого возникли Ветхий и частично Новый Завет, принадлежали к наиболее передовым понятиям о морали и религиозным откровениям. Пока их буквальное значение было предметом фанатичного поклонения низших классов общества, высшие классы, большинство из которых были посвященными, продолжали изучение их в торжественной тишине храмов и поклонялись единому Богу на Небесах.
Рассуждения Платона в «Пире» о сотворении первобытного человека и повествование о космогонии в «Тимее» мы должны воспринимать, как аллегорию, если мы можем воспринять это. Вот этот скрытый пифагорейский смысл в «Тимее», «Кратиле» и «Пармениде», и еще нескольких трилогах и диалогах, которые неоплатоники решили изложить постольку, поскольку позволяла им их теургическая клятва о сохранении тайны. Пифагорейская доктрина о том, что Бог есть универсальный разум, пронизывающий все сущее, и догма о бессмертии души являются ведущими чертами этих явно несовместимых учений. То благоговение и почитание, которое Платон оказывал МИСТЕРИЯМ, являются достаточной гарантией того, что он не позволит себе, чтобы неосторожность взяла верх над тем глубоким чувством ответственности, испытываемым каждым адептом.
«Постоянно совершенствуясь в прекрасных МИСТЕРИЯХ, человек только в них становится поистине совершенным», – говорит он в «Федре».[215]
Он не старался скрыть неудовольствие, что мистерии стали менее тайными, чем раньше, неуместное профанирование их делает доступными множествам. Он охранял их ревниво от всех, кроме наиболее старательных и достойных своих учеников.[216] Хотя он упоминает богов на каждой странице, его монотеизм вне всякого сомнения, ибо основная нить его бесед показывает, что под термином боги он подразумевает группу существ более низкого уровня чем божества и на одну ступень выше человека. Даже Иосиф заметил и подтвердил этот факт, несмотря на свойственные его расе предрассудки. В своем знаменитом нападении на Апиона этот историк говорит [152, ii, 1079]:
«Те из греков, кто философствует в соответствии с правдой, не совсем были невеждами… замечали они и холодную поверхность мифических аллегорий, за что они справедливо и презирали их… Платон, будучи задет этим, говорит, что необязательно допускать кого-то из других поэтов в «Республику»; после того, как он восхищался Гомером и лил елей на его голову, он вежливо отверг его, чтобы он в самом деле не разрушил своими мифами ортодоксальную веру, почитающую единого Бога».
Тот кто может уяснить истинный дух философии Платона, едва ли будет удовлетворен такой оценкой его, какую предлагает читателям Джовитт. Он говорит нам, что влияние, которое оказал «Тимей» на потомков, частично обязано тому неправильному пониманию доктрин автора неоплатониками. Он хочет заставить нас поверить в то, что скрытый смысл, найденный ими в диалоге, «совершенно отличен от духа Платона». Это равносильно тому, что Джовитт понимает, что собой представлял в действительности этот дух; тогда как критикуя его по этому вопросу, Джовитт показывает, что он совершенно не проник в его суть. Если, как он говорит нам, христиане, как будто, находят в его труде свою троицу, мир, церковь и сотворение мира по-иудейски, то это потому, что все это там есть, поэтому естественно они и находят. Наружный вид здания тот же; но дух, оживляющий мертвую букву учения философа, отсутствует, и мы будем напрасно искать его в сухих догмах христианской теологии. И теперь Сфинкс все тот же, как и четыре столетия до христианской эры; но Эдипа уже нет. Он убит, потому, что он давал миру то, что мир, будучи недостаточно зрелым, не мог воспринять. Он был воплощением истины и должен был умереть, как и всякая великая истина должна умирать прежде чем она, как Феникс древних, возродится из собственной золы. Каждый переводчик трудов Платона отмечал странное сходство между философией эзотеристов и христианскими доктринами, и каждый из них старался интерпретировать их согласно своим религиозным убеждениям. Так Кори в своих «Древних фрагментах» старается доказать, что это сходство только внешнее и делает все возможное, чтобы унизить в глазах публики монаду пифагорейцев и превозносить на ее обломках последнее антропоморфизированное божество. Тэйлор, защищая предыдущего, поступает также бесцеремонно с Богом Моисея. Зеллер грубо высмеивает притязания отцов церкви, которые, вопреки истории и ее хронологии, и несмотря на то, хотят ли этого люди или нет, утверждает, что Платон и его школа украли у христианства его основные черты. Это счастье для нас и несчастье для Римской церкви, что такое ловкое жонглерство, к которому прибегает Евсевий, в нашем веке трудно осуществить. Во времена епископа из Цезарии было гораздо легче извратить хронологию, чем теперь и пока существует история, никто не поможет людям, знающим, что Платон жил 600 лет до того, как Иринею пришло в голову создать новую доктрину из руин старой платоновской академии.
Эта доктрина о том, что Бог есть вселенский разум, проникающий все сущее, лежит в основе всех древних философий. Положения буддизма, которые лучше всего можно понять при изучении пифагорейской философии – его правдивые размышления – были извлечены из этого источника, так же как брахманизм и еще ранее христианство. Очистительный процесс трансмиграции – метемпсихоз – однако сильно антропоморфизированный в последнее время, должен считаться только как дополнительная доктрина, искаженная теологической софистикой с целью крепче держать верующих с помощью распространенных суеверий. Ни Гаутама Будда, ни Пифагор не имели намерения обучать пониманию этих чисто метафизических аллегорий буквально. Эзотерически это объяснено в «Мистерии» Кунбума,[217] и относится к чисто духовным странствованиям человеческой души. И не в мертвой букве буддийской священной литературы могут ученики надеяться получить разрешение всех тонкостей. Последние утомляют мышление своей непостижимой глубиной умозаключений, и ученик никогда не бывает так далек от истины, как в тот момент, когда он думает, что он уже у цели. Овладение каждой доктриной, запутанной буддийской системы может быть достигнуто только путем строгого следования методам пифагорейцев и платоников, как в большом, так и в мелочах. Ключ к ним лежит в возвышенных и мистических догматах.
«Тот, кто никогда не был знаком с моим законом», – говорит Будда, – «и умирает в этом состоянии, он должен возвращаться на землю до тех пор, пока не достигнет совершенства саманеан. Чтобы достичь этой цели, он должен разрушить в себе троицу Майя,[218] он должен погасить свои страсти, соединить и отождествить себя с законом (учением тайной доктрины) и постичь религию полного уничтожения».
Здесь уничтожение относится только к материи видимого и невидимого тела, ибо астральная душа (perisprit) все еще материя, хотя и сублимированная. В той же книге говорится, что Фо (Будда) хотел сказать,
«что первичная материя вечна и неизменна. Ее высшее проявление есть чистый светоносный эфир, безграничное пространство, не пустота в результате отсутствия форм, но, напротив, основа всех форм, преддверие их. Но само наличие форм указывает на создание Майей, и все ее творения ничто перед несотворенной сутью, ДУХОМ, в чьем глубоком и священном отклике все движение должно остановиться навсегда».
Таким образом полное уничтожение в буддийской философии означает только рассеивание материи в какую бы то ни было форму или подобие формы; ибо все, что имеет форму, было сотворено и, следовательно, рано или поздно должно погибнуть, то есть изменить эту форму, поэтому все временное, хотя и кажущееся вечным, есть лишь иллюзия, Майя; ибо как вечность не имеет ни начала, ни конца, более или менее длительно существующая форма исчезает, как таковая, подобно мгновенной вспышке света. Прежде чем мы успеем осознать, что мы видели ее, она исчезла навсегда, даже наши астральные тела, чистый эфир, всего лишь иллюзия материи до тех пор, пока они удерживают свои земные очертания. Последние изменяются, говорят буддисты, в соответствии с заслугами и поступками человека в течение его жизни, и это является метемпсихозом. Когда духовная сущность навсегда освобождается от всех частиц материи, только тогда, она вступает в вечную неизменяемую нирвану. Она существует в духе, в ничто; как форма, как вид, как подобие чего-то, она совершенно уничтожена и, таким образом, не будет больше умирать, ибо, только дух не является Майей, но только реальностью в иллюзорном мире вечнопреходящих форм.
