– Спасите меня! Базилевс Константин V хочет похитить сокровища, которые я выручил продажею арбузов. Знайте, что я отдам вам часть сокровищ моих, если укроюсь от богомерзкого Самодержца, с которым справедливо борются Гараиви и Сепеос, хотя он и отсек им нос, уши, ступню, руку и выколол глаз!
Отскочив, в отчаянии он ударял в ладоши, забиваясь в угол галереи Оглашенных, где блеск лампады озарил безумный лоб Сабаттия, воспаленно матовый под заостренным черепом, и ярче осветил его тревожный, блуждающий взор.
Мерный топот и краткие крики приказаний врезались на замощенной площади в скрежет железа и грохот катившихся орудий, которые воздвигались у нарфекса храма, облепляли его высокий фасад от низу и превыше самого купола с неизменным кругом окон, через которые проникало сияние дня и зажигало четырех ангелов сводов, круглый наос, ротонду, где исполинская Приснодева воздымала свое могучее тело в наряде красок и драгоценных камней на золотом фоне. И самозабвенно трубили ангелы, гибкостанные, в веющих одеждах и звали на бой с воинами Зла, с Исаврией, с Иконоборчеством, с Голубыми и Помазанниками, поддерживающими порочного Базилевса, со знатными, презревшими искусства человеческие. И выше возносилась в ротонде Приснодева, словно готовясь своим могучим челом рассечь свод и навек – если обречена гибельному концу Святая Пречистая, столь долго охранявшая ее Божественную непорочность – улететь из Империи Востока, отвергнувшей иконы, чрез которые молили предстательства сына ее Иисуса, – из Империи, отринувшей Добро, которое Гибреас стремился возвести на царство. Содрогнулись поклоняющиеся иконам монастыри и храмы. Зазвенели симандры их медленными погребальными звонами, эхо которых докатывалось до Святой Пречистой. Еще не видать было Управды.
Евстахии и Виглиницы, пребывавших, конечно, в гостеприимных покоях Склероса и Склерены, точно ничем не грозило им вторжение воинства.
VI
Меж тем бежали Гараиви с Солибасом в равнинных окрестностях Византии, бежали тропинками, по которым брели кочевники, тянулись вереницы верблюдов и низких повозок, нагруженных свиньями, молодыми телятами, травой, плодами. Изумлял некоторых безрукий стан Солибаса и всех веселило безухое, безносое лицо Гараиви. Вскоре достигли они Святой Пречистой со стороны Ротонды. С высоты бесконечность города разверзалась перед ними: дороги струились, дома выступали и выпуклости храмов, бань, гротов, часовен, монастырей, над которыми золотились и серебрились очертания крестов. Там, там Святая Премудрость воздымала свою тяжкую громаду, Великий Дворец спускался до Пропонтиды с Триклиниями своими и Гелиэконами, с Фиалами, Галереями, Кубуклионами. Ипподром круглил свое гульбище, населенное статуями, чуть видными на фоне сияющего неба. И словно подвластный этому трехликому воплощению могущества и силы, раскинулся внизу весь город. И медленные перезвоны симандр донеслись до них, в целостное безмолвие вонзавшие благовест Добра, мучимого Злом, – Добра, казнимого Злом.
Надгробные камни туманно забелели, оттененные деревьями, и перескочил Гараиви через стену кладбища. Прыгнул и Солибас, уронив на землю единым взмахом свой безрукий стан подобно бревну, упавшему средь листовидных трав. Они попирали могилы иноков, много могил, опушенных мальвами, воловиками, синяками, листвою пепелистых ив, ярких олеандров, серых гребенщиков, разросшихся, распускавшихся, питаясь грудями мертвецов, сердцами мертвецов, животами мертвецов, лицами мертвецов. Два длинных уха, крутой хребет однокопытного мелькнули в чаще диких дятлин, и, обнажив лохматую голову, осенил себя крестным знамением Иоанн, в то время как Богомерзкий помчался скачкой вольного осла:
– Сегодня ночью нас исповедал наш отец Гибреас, и мы умрем, ибо не покинем Святой Пречистой, которую хочет разрушить Константин V. Обрушится на нас храм наш и погребет нас.
Спокойно промолвив это, он накрылся, и бешено посыпались звонкие палочные удары. Гараиви с Солибасом проникли в один из коридоров обители, пробуравленной кельями, пустыми покоями, мастерскими икон и благочестивых изделий из слоновой кости.
Нарастал стенающий ритм иноков в храме, грозно рокотал орган, и голос Гибреаса выточался, погребальный и скорбный.
Отчетливо слышалось приближение войска, а из глубины залива, со стороны Воинского Поля, близились другие шумные полчища, как если бы приказал Базилевс обрушить храм и его кладбище, монастырь и Влахернский холм. Они почти не обмолвились ни словом на пути бегства их из Дворца к Лихоса. Ясно понимали всю тяжесть положения. Всматривались в пустынность зал, в печаль келий, искали выхода, ведущего во храм, наперекор всему желали спасти Управду, Евстахию, особливо Виглиницу. Сбивались, плутали, поднимались, спускались усталые, разочарованные. И незаметно истома охватывала их, сковывала силы. Расслабляющая атмосфера веяла вокруг, и их потянуло умереть подобно Иоанну, подобно Гибреасу, который со своими чернецами изливал в этот миг псалмы смерти.
– Нет рук у меня, и жизнь мне мука. Сепеос мертв и благо ему. Почему не умереть также Солибасу. Иисус примет его и простит любодейство с Виглиницей, желавшей породить потомство, которое соперничало бы с поколением Евстахии и Управды!
Угрюмо изрек Солибас, и вздулись жилы у него на шее, и побагровело лицо. И, печальный добавил:
– Я не сомневался, что чрез победу Управды достанется мне победа над Голубыми. Но Зло победило. Потерпело поражение Добро. Навек воцарится в Византии племя исаврийское вместо племени славянского и племени эллинского. К чему жить теперь, когда у меня нет рук. Умер Сепеос, у которого уцелели один только глаз, одна ступня, одна рука. Зачем жить слепцу Управде? Чего ждать от жизни тебе, безносому, тебе, безухому? Опротивело мне есть, словно собака, припав к чашке лицом, мне, творению, созданному по образу божественного Иисуса.
Он заплакал, а Гараиви слушал и мало-помалу потухало исступление набатеянина от речи Солибаса. Не слишком страшила его вероятность смерти, быть может, в глубине души уже давно желанной. Пускай умерла бы только и Виглиница. Пусть не предавала бы она чрева своего другим мужчинам в стремлении к зачатию! И сказал Солибасу, слезы которого испарились в душном воздухе монастырских недр, ныне лишенных жизни:
– Ты прав, ты прав. Мы боролись, чтобы победить Зло. Но, очевидно, не захотел этого Теос. Нас не изувечили бы, если б мы сделались сторонниками Константина V и Патриарха. Если бы покинули Управду, покинули Евстахию, покинули Виглиницу. Но нет! Ревностно проникнутые учением Гибреаса, не можем мы отречься от веры в иконопочитание, веры в Добро, веры в предназначенье племен эллинского и славянского к возрождению Империи Востока. Если суждено нам умереть, я не жалею, что умру. Но пусть умрет также с нами и Виглиница, не достигшая чрез нас оплодотворения. Я все же люблю ее, Виглиницу, хотя отдавалась она и тебе, и Сепеосу! Прости меня, прости мне строптивые слова, которые от меня выслушивал. Мы умираем, и исчезают следы нашей распри, и лишь остается наша дружба.
