Но тут Брудер удивил Блэквуда.
— Ну что ж, к делу, мистер Блэквуд. Я бы хотел знать, какие у вас планы насчет Пасадены, — сказал он.
— Какие у меня планы?
— Если она станет вашей, что вы будете с ней делать? Как вернете свои деньги?
— Я… думаю, я… — начал было Блэквуд, пока еще не догадываясь, какой ответ должен быть правильным; он не знал, как Брудер хотел, чтобы поступили с его собственностью.
— Вы бы поселились в особняке?
— В особняке? Не думаю. Для холостяка он великоват.
— Каждому мужчине нужен свой замок, мистер Блэквуд.
Блэквуда это повеселило; он выпрямился в кресле-качалке и вытянул ноги так, что они снова почти коснулись колен Брудера.
— Верно, мужчина должен чем-то править. Вот взять хотя бы вас, мистер Брудер. «Гнездовье кондора» для вашего трона — самое место.
— Я только и жду, чтобы передать его Зиглинде и Паломару. Когда меня не будет, пусть делают с ним что захотят. Ведь все равно они здесь хозяева.
— Я уверен, вы еще долго будете королем побережья. Если только позвоните в аптеку Калаша…
— Пенициллин всех не спасет, мистер Блэквуд. Но хватит об этом. Скажите мне, что бы вы стали делать с землей?
Блэквуд принялся обдумывать ответ; он так и не понимал, что Брудер хочет услышать от него. Он рассердился на миссис Ней за то, что она не рассказала ему еще больше, — впрочем, разве того, что она рассказала, было недостаточно?
— Что бы вы сделали с апельсиновой рощей, мистер Блэквуд? — повторил Брудер.
— Что бы сделал с рощей? Деревья, пожалуй, нужно срубить, правильно, мистер Брудер? Насколько я понимаю, корни у них поражены нематодой. А потом, в современном городе цитрусовым не место.
— Верно, мистер Блэквуд. Сад заражен паразитами. Срубить деревья под корень, а на земле развести костры — вот что вам придется сделать.
Брудер замолчал, как будто живо представил себе огонь, а через некоторое время спросил:
— А с землей что вы будете делать?
— Конечно, здесь получится много открытого пространства. Столько земли сразу в наши дни уже не встретишь, правда? Фронтир полностью забит. Да, так что я буду с ней делать? Вы же знаете, я застройщик, мистер Брудер. Я, кажется, с самого начала этого не скрывал. Значит, буду застраивать этот участок.
— Это потом, а сейчас?
— Говорят, будут вести вторую ветку дороги. Машины плодятся как кролики. Говорят также, что наша милая парковая дорога года через два уже не будет справляться с потоком, — заторы будут от самого Лос-Анджелеса до горы, на которой стоит гостиница «Раймонд». Трудно представить себе такой ужас, но прогноз именно таков. После вырубки деревьев я бы связался с дорожниками и договорился о прокладке шестиполосной магистрали прямо через долину.
— А если бы они захотели восьмиполосную?
— Я тоже не стал бы сразу отмахиваться.
— Очень хорошо, мистер Блэквуд… Бетонная река потечет через Пасадену… Прекрасная участь для старой апельсиновой рощи!
— Сейчас, кажется, местные жители хотят именно этого. Современность. Удобство. Скорость. Люди сейчас хотят жить в будущем, разве нет?
— От прошлого им мало толку.
— Вы их можете за это винить?
— Скажите мне, мистер Блэквуд, что бы вы сделали с садами и диким кустарником вокруг дома?
— С садами? — К Блэквуду вернулось самообладание, и он живо представил себе план для всех ста шестидесяти акров разом. Когда Блэквуд со всем этим разделается, никому и в голову не придет, что улица, на которой он стоит, некогда была апельсиновой рощей; под асфальтом не удастся разглядеть старого русла.
— В садах я бы построил кондоминиумы — на них сейчас бешеный спрос. Назвал бы Их как-нибудь вроде Блэкмен-Корт.
— Блэкмен-Корт? А кто такой этот Блэкмен?
— Я сказал «Блэкмен»? Так, друг, которого давно уже нет. Можно сказать — друг молодости. Я подумал — это может быть в его память.
— Вы слишком скромничаете, мистер Блэквуд.
— Хорошо, тогда я назову его Блэквуд-Корт.
— Звучит приятно, мистер Блэквуд. Такое название напомнит о прошлом, но не будет слишком уж сильно к нему привязано. Стыдно будет называть это место Терраса апельсиновой рощи или еще как-нибудь так. Зачем все время возвращаться к тому, с чем давным-давно покончено?
В груди у Блэквуда невыносимо закололо, вдруг вспомнились все до единого прегрешения против морали, которые до этой самой минуты он вовсе не считал такими уж серьезными преступлениями: испанские дворики, разодранные на склады; закатанные под асфальт водостоки; луга, на которых теснились мотели. Он подумал об Эдит Найт и о трех тысячах долларов, когда-то казавшихся немыслимой суммой. Не обещал ли он себе, прыгнув в поезд, который спешил на запад, навстречу весне: «С этими деньгами я не пропаду»?
— Похоже, план у вас отличный, мистер Блэквуд. Ваши и мои цели совпадают. Проложить шоссе по долине, застроить участок кондоминиумами… Да, это поможет вырвать Пасадену из прошлого. Избавиться от прошлого… Вы знаете, что мне больше всего нравится в вашей идее? — спросил Брудер.
— Что же?
— С террасы вы сможете обозревать дело рук своих. Хорошая у вас настанет жизнь, мистер Блэквуд… Я хочу, чтобы Пасадена досталась вам.
Это было произнесено так быстро, что Блэквуд сначала подумал, что не расслышал. Он осторожно произнес:
— Я тоже этого хочу.
— К концу недели вы должны собрать все деньги.
— Это будет нетрудно.
Зиглинда принесла им чай, и Блэквуд с Брудером посидели в тишине. Начался прилив, стало слышно, как об утес бьются волны. Брудер заговорил:
— Мы сговоримся, мистер Блэквуд.
— Сговоримся?
— Только одно условие.
— Какое же?
— С участком делайте, что вам заблагорассудится. Мне наплевать, что будет с домом и землей, раз уж вы снесете тут все подчистую…
Сожаление вкусом ржавчины отозвалось во рту Блэквуда.
— Оставьте только мавзолей.
— Мавзолей? — переспросил Блэквуд.
— Да, где она лежит. Я тоже там лягу.
С этими словами Брудер взял в рот коралловую подвеску и как маленький принялся посасывать ее. Он снова был весь в своих мыслях.
— Только как я узнаю, что вы сохраните мавзолей? — спросил он.
— Даю вам слово.
— Да, слово мужчины… Все, что я могу иметь. Все, что когда-либо имел.
Блэквуд подумал, что уже пора прощаться; за весь разговор он так и не понял, перешла Пасадена к нему или нет. Вообще-то перешла, но пока Блэквуд не знал об этом, и ему было неспокойно. Что станется с ним, Блэквудом, если столько месяцев пройдут для него впустую? Что, если эта банковская комиссия начнет действовать и вырвет ранчо из его цепких пальцев? Вот будет удар так удар, думал он; но когда через несколько дней в бардачке «империал-виктории» появился аккуратно сложенный договор, он не понимал до конца, как ему удалось такое трудное дело. Как там на прошлой неделе сказала ему миссис Ней? «Вы, кажется, сами себя еще не знаете, мистер Блэквуд».
Блэквуд прокашлялся и сказал:
— Можно последний вопрос, мистер Брудер?
Брудер не шелохнулся.
— Вот что очень давно не дает мне покоя…
— Выйди, Зиглинда, пожалуйста, — бросил Брудер.
Девушка прислонилась к прорезиненным плащам, свисавшим с крюка, сложила руки на груди и заявила, что никуда она не выйдет.
— Копия матери, — заметил Брудер. — Спрашивайте, мистер Блэквуд. Постараюсь ответить.
— Вопрос, в общем-то, личный. Вы не против?
— Против? А с чего я теперь должен быть против?
— Что случилось с Линдой?
— С ней все ясно, мистер Брудер. Вышла замуж, стала миссис Уиллис Пур. Все называли ее Линди.
— Почему вы допустили это?
— Я этого не хотел.
— Зачем же тогда вы написали ей и вызвали на ранчо.
— Чтобы она была со мной.
— Вы в ней ошиблись, мистер Брудер.
Блэквуд не рассчитывал, что Брудера так заденет это его замечание.
— Не знаю уж, почему я подумал, что у нее хватит терпения. Если бы она чуть подождала, настал бы день, когда мы поселились бы на ранчо вместе.
— Но что же с ней все-таки случилось?
— Зиглинда, выйди!
— Нет уж, — отрезала девушка, пододвинула стул к овальному коврику и села у огня.
Паломар вернулся в дом; от него несло рыбой, со штанов капало, он улегся прямо на ковер, как собака, когда хочет обсушиться, и положил голову у ног двоюродной сестры. Понятно, что Блэквуд никогда не видел ни Линду, ни Эдмунда, но теперь сходство просто бросалось в глаза.
— Вы правда хотите знать? — спросил Брудер.
Блэквуд ответил утвердительно.
— Тогда я расскажу вам. С ней случилось то, что случается с каждым, кто предает свое сердце… Только все было даже хуже.
— Хуже? — повторил Блэквуд.
— Сначала она предала меня.
