— Это я у тебя спрашиваю, магистр, почему ты распоряжаешься казной императора, как своей собственной? — рявкнул Валент. — Я не потерплю воров в своем окружении! Слышите, вы, не потерплю!
— Но ведь зерно находится в хранилище, — попробовал оправдаться Софроний, проклинавший в душе вороватого Арапсия, присвоившего в недобрый час сто тысяч казенных денариев.
— Покажите, — сверкнул в его сторону глазами Валент. — Я хочу видеть это зерно собственными глазами. Наверняка оно золотое. Или серебряное.
Желание императора полюбоваться купленным по случаю провиантом показалась странным всем чиновникам его свиты, за исключением разве что светлейшего Пордаки, скромно стоявшего за спинами своих сиятельных покровителей. А не удивлялся Пордака по той причине, что не далее как вчера тайно направил императору донос по поводу странной сделки Петрония, Арапсия и Софрония с какими-то очень подозрительными варварами, больше похожими на вождей, чем на торговцев. А подозрительной она была потому, что большая сумма денег была передана варварам из рук в руки, а вот что касается товара, то его нет и в помине. Далее доброхот императора Валента делал вывод, что речь в данном случае идет не о торговой сделке, а о чем-то совсем другом. Например, о заговоре против императора весьма высокопоставленных чиновников, которые под видом закупки продовольствия передали мятежникам-готам очень большую сумму денег из императорской казны. Собственно, писал этот донос не Пордака, а патрикий Руфин, не зря ходивший в юные годы в нотариях. И он же провернул эту странную сделку, которая грозила большими неприятностями его давним врагам — Петронию, Арапсию и Софронию.
Дабы не устраивать в городе большого переполоха, император прибыл к злосчастному складу тайно. То есть без колесницы, украшенных перьями гвардейцев и прочих приличествующим парадным выездам красот. Однако народу с божественным Валентом было предостаточно, и все они, включая сиятельных Петрония, Арапсия и Софрония, с изумлением смотрели в распахнутые ворота хранилища, где должно было лежать зерно, купленное за баснословные деньги, но не было ничего, за исключением мышиного дерьма.
— Нас обманули, божественный Валент! — вскричал потрясенный Петроний.
— Кто? — косо глянул на старого негодяя император.
— Купец Марцелин, — дуэтом отозвались Софроний и Арапсий.
— А это не тот ли Марцелин, который был верным псом патрикия Руфина? — проявил неожиданную для высокопоставленных чиновников осведомленность божественный Валент. — Значит, это именно ему вы вручили четыреста тысяч денариев за кучку мышиного помета?
Петрония, Арапсия и Софрония заковали в железо здесь же, у хранилища. Столь оглушительного падения благородных мужей Константинополь еще не знал. Но на этом злоключения магистров и префекта не закончились. Божественный Валент сам вынес пособникам мятежников приговор. Арапсий и Софроний были удушены в темнице, а всесильный Петроний отправился в ссылку без права являться на глаза императору. Пордаку тоже допрашивали по этому делу, но он только разводил руками. О Марцелине он действительно слышал от Софрония, но поскольку прибыл в Константинополь только вчера, то никаких подробностей заговора не знал, да и не мог знать. А что касается патрикия Руфина, то Пордака уже однажды пострадал от его коварства в Риме, а потому готов присягнуть всеми святыми, что ненавидит его больше, чем кого бы то ни было на этом свете. Видимо, Валент решил, что нагнал достаточно страха на вороватых чиновников, а потому продолжения казней не последовало. Пордаку выпустили из темницы и даже включили в свиту императора. Возможно, только для того, чтобы он на поле брани искупил свою вину перед божественным Валентом. Пордака на войну не рвался, но в данном случае его желания никто учитывать не собирался. Впрочем, нотарий не роптал на судьбу. В конце концов, сто тысяч денариев, полученных от щедрого Руфина, стоили того, чтобы ради них рискнуть не только свободой, но и головой.
Готов решено было встретить в чистом поле, не подпуская к стенам Андрионаполя. Под рукой у Валента имелось пятьдесят легионов пехоты, по тысяче человек в каждом, и двадцать тысяч закованных в сталь клибонариев. А вот готы, если, конечно, верить имперским разведчикам, уступали ромеям не только в количестве людей, но и в качестве вооружения. Пордака, проживший в готском стане почти месяц, мог бы легко опровергнуть все расчеты и построения блистательных стратегов из свиты императора, но слова какого-то там нотария высокородные комиты брать в расчет не собирались. Как не хотели они слушать и трибунов, уже почти два года бившихся с готами. Об этом Пордаке рассказал Аполлинарий, успевший повоевать под началом трех великих полководцев.
— Между нами, нотарий, самым умным из них был именно Лупициан, но ему страшно не повезло.
— Возможно, божественному Валенту повезет больше, — пожал плечами Пордака.
— Разве что, — вздохнул клибонарий и окинул взглядом императорское войско, растянувшееся по дороге на добрые две мили.
Дабы не глотать пыль, поднятую пехотой, трибун клибонариев и нотарий отъехали в сторону. Пордака был посредственным наездником, но все-таки полагал, что передвигаться в седле в этот жаркий августовский день лучше, чем пешком. Он почти с сочувствием смотрел на божественного Валента, стоявшего в колеснице, запряженной четверкой откормленных коней. Вид у императора был гордый и неприступный, что, однако, не мешало каплям пота чертить грязные линии на его лице, покрытом толстым слоем пыли.
— У готских пехотинцев доспехи похуже, чем у наших, — продолжал Аполлинарий, нашедший в лице Пордаки благодарного слушателя. — Зато духом они крепче. А вот их конники вооружены лучше моих клибонариев и легко опрокидывают их в прямом столкновении.
— Быть того не может, — не поверил Пордака. — А император об этом знает?
— Вряд ли, — поморщился Аполлинарий. — Но битву у Салицин мы проиграли именно по этой причине.
Пордака собственными глазами видел конных русколанов в лагере Придияра Гаста, правда, тогда их было немного, всего несколько сотен. Позже к готам подошло подкрепление уже в несколько тысяч человек, что явилось для комита Лупициана полной неожиданностью. Но с тех пор в Дунае утекло много воды, и войско готов, испытавшее радость побед, стало расти как снежный ком.
— Готам есть за что воевать, — продолжал бурчать Аполлинарий. — А мои клибонарии по сути те же варвары, какое им дело до Великого Рима и нашей земли.
— Валент проиграет битву? — прямо спросил Пордака у молодого трибуна.
