– Он все еще твердит о том, что надо вернуть ту, другую собаку, но детям понравилась эта, – сказала хозяйка. – Почему ваш муж оставил пса в приюте?
– Он мне не муж, – ответила Люси. – Просто у него в последнее время очень много проблем.
– О, в таком случае держите его подальше от нашего дома! – попросила Пенни, провожая Люси до дверей.
Новый ошейник Пучку сразу не понравился.
– В чем дело?
– Слишком новый, – надулся он. – Мне нужно что-нибудь с запахом. Можно я надену свой старый домашний?
– Это старье? – спросил я, доставая то, что было на нем, когда Робинсоны забирали его из приюта.
– Вот именно, он как раз для выходов в свет. Более «уличный» вариант. А в этом меня засмеют.
Я застегнул на нем старый ошейник с полустершимся номером – приютской кличкой собаки.
– Вот теперь все поймут, что перед ними пес, а не щен, не мальчик, но муж, – заметил Пучок, гордо разминая плечи, как опытный крикетист, только что натянувший на себя любимый джемпер.
Встреча была назначена в пабе «Локо Локо» в Виктории, напоминавшем уменьшенную модель станции техобслуживания, только здесь было гораздо грязнее.
Явились помимо Кота четверо членов «Бумажного Сообщества»: полицейский, адвокат, еще пара других – и трое «белых воротничков» из Сити, с которыми я не был знаком, а это всегда настораживает.
– С собаками нельзя, – крикнул «протирала» из-за стойки бара, как только я к ним приблизился.
Я поинтересовался, не потому ли, что пес может распугать местных мышей. Бармен пообещал немедленно вызвать охрану. Я посоветовал ему поторопиться. У меня был прекрасный настрой перед игрой, я был тверд, уверен и готов к любой неожиданности.
– Все таскаешь за собой этого доходягу? – спросил Кот. – Я думал, у такого пса, как ты, должен быть вкус получше.
Двое из Сити тут же услужливо расхохотались.
– Приступим? – предложил я, минуя эти вступления, и Пучок стал пристально рассматривать Кота, настраиваясь на игру. Несмотря на невероятную собачью интуицию, нюх и сверхъестественные способности в чтении человеческих мыслей, ему нужна была точка, с которой можно было стартовать. Возможно, Кот слегка нервничал перед встречей, и мы с ним сейчас кружили один вокруг другого, порыкивая и принюхиваясь, друг к другу. Пучок делал свои выводы, чтобы впоследствии угадать по спаду агрессивности, когда Кот расслабится, получив хорошую карту, и, напротив, проявит еще большую нервозность, не получив ничего путного при очередной сдаче.
– Можно монетку? – обратился Кот к бармену.
– С собаками не обслуживаем, – твердо заявил тот.
– Это не я с собакой, а он, – сказал Кот, – и я не прошу меня обслуживать, только одолжить на время монету.
– Ничего я вам не одолжу, – ответил бармен. – Это против правил.
Вот тут я и разлюбил Англию, мне как-то расхотелось быть англичанином и жить в стране, где прелестная таверна при железной дороге превращается в грязный промасленный гараж, а вам пытаются преподнести это как прогрессивное достижение в области сервиса. Я не хочу быть лицом с высоким доходом в стране с упадочной экономикой, мне не нужны никакие привилегии, но места, где посетителям указывают, можно находиться здесь с собаками или нельзя, мне совершенно не нравятся.
И тут нечто сдвинулось, пришло в движение в мертвом воздухе, в тухлой атмосфере бара, и я почувствовал, что понял, чего хочу. Это явно находилось вне пределов досягаемости, но в то же время где-то рядом.
– Может, вы хотя бы укажете нам человека в этом пабе, который подбросит нам монетку? – обратился я к нему.
– Нет, – отрезал бармен.
– Почему?
– Я здесь не для этого приставлен. Я только наливаю.
Тут мне пришло в голову, что в сравнении с собакой он просто бездушное существо, автомат для розлива напитков и сбора чаевых.
Не знаю, откуда брались все эти мысли. Долгие годы я занимался тем же, что и остальные: с грехом пополам дружил, с грехом пополам добивался счастья и с грехом пополам искал смысл в жизни. Пес, однако, заставил меня поверить, что в жизни существует нечто большее, чем поиски своего смысла в ней и достижения какого-то эфемерного счастья и благополучия. Что можно быть в ней сумасбродом и любить как сумасброд, быть богатым, не имея ни пенни, и вести насыщенную, ни на что не похожую жизнь, для чего совсем необязательно раскатывать на скейтборде и называть всех «корешами».
– Могу я чем-нибудь помочь? – подошел охранник, потрепав Пучка по загривку.
– Вот этот джентльмен с собакой отказывается выходить, – наябедничал бармен.
– О, попрошу вас, – распахнула руки охрана, гостеприимно кивая в сторону двери.
– Если вы подбросите нам монету.
– Идет, – ответил он, достал 50 центов и подбросил. Пятидесятипенсовик завертелся в воздухе.
– Орел, – сказал Кот.
– Решка! – завилял хвостом пес. Выпала решка, и мы направились в арт-клуб.
Игра началась.
Кот, как я и ожидал, привел с собой пару костоломов. Мартин стал запанибрата обращаться к ним, называя обоих морячками, что несколько смутило меня. Парни из Сити были при деньгах – во всяком случае, при своих чековых книжках.
Присутствие Мартина и Майлса вселяло в меня уверенность. Майлс был моим сейфом, а Мартин – выставленным возле него охранником, так что я и забот не знал. Всегда приятно видеть на своей стороне парня, голыми руками убившего несколько человек.
В качестве наблюдателя, не участвующего в игре, Майлсу разрешено было сидеть рядом со мной за столом, но стоять у меня за спиной или у кого-либо из других игроков он не мог по вполне очевидным причинам.
Само собой, для раздачи карт были наняты профессиональные дилеры, двое моих, двое кошачьих. Они собирались сдавать по очереди: в то время как мой сдает, кошачий наблюдает за всеми его манипуляциями, и наоборот.
Многие закурили, и вскоре воздух посинел от дыма и непечатных выражений, изрыгая которые мы демонстрировали друг другу, какие мы крутые.
Меня всегда удивляло, как Пучку удается что-то чувствовать в такой атмосфере, где с десяток мужчин пыхтят сигаретами и сигарами, потея, галдя и производя прочие резкие и малоприятные звуки.
Пучок устроился под моим стулом, куда была поставлена миска с водой. Ему, как дегустатору, постоянно приходилось освежать небо и язык, смывая различные послевкусия. Там он работал, точно хорошо настроенный детектор лжи.
«Не верю!» – в любой момент мог сказать он, точно опытный режиссер, которому не нужны были фальшивые атрибуты вроде именного парусинового кресла, фамилии Хичкок, моцартовского гусиного пера или сигары, как у Черчилля, – того, чем некоторые пытаются компенсировать свою бесталанность.
