Выше было указано, что хуннов в I в. до н.э. было 300 тыс. человек. Прирост их численности за I – II вв. был очень небольшой, так как они все время воевали. Правда, добавились эмигранты – кулы, особенно при Ван Мане и экзекуциях, последовавших за его низвержением. В III в. в Китае насчитывалось 30 тыс. семей, т.е. около 150 тыс. хуннов, а «малосильных» в Средней Азии было около 200 тысяч. Так сколько же могло уйти на запад? В лучшем случае 20–30 тыс. воинов, без жен, детей и стариков, неспособных вынести отступление по чужой стране, без передышек, ибо сяньбийцы преследовали хуннов и убивали отставших.
Этот поход затянулся на два с лишним года, пока хунны не оторвались от преследователей и не нашли покоя в Волго-Уральском междуречье. За это время было пройдено по прямой 2600 км, а если учесть низбежные зигзаги, то вдвое больше. Нормальная перекочевка на телегах, запряженных волами, за этот срок на столь огромное расстояние не могла быть осуществлена. К тому же приходилось вести арьергардные бои, где и погибли семьи уцелевших воинов. II уж конечно, мертвых не хоронили, так как на пути следования хуннов «остатков палеосибирского типа почти нигде найдено не было, за исключением Алтая» [138, с.123]. На запад в 155–158 гг. ушли только наиболее крепкие и пассионарные вояки. Это был процесс отбора, проведенный в экстремальных условиях, по психологическому складу, с учетом свободы выбора своей судьбы. Он-то и повел к расколу хуннского этноса на четыре ветви.
Во II в. миграций в Восточную Европу было две: готы – около 155 г. из «острова Скандзы» перебрались в устье Вислы [151, с.195], после чего дошли до Черного моря [141], и хунны – из Центральной Азии в 155–158 гг. [65]достигли берегов Волги, где вошли в соприкосновение с аланами. Ситуация в степях Прикаспия и Причерноморья изменилась радикально и надолго. Но если история готов, граничивших с Римской империей, является относительно известной, то история хуннов с 158 по 350 гг. совершенно неведома. Можно лишь констатировать, что за 200 лет они изменились настолько, что стали новым этносом, который принято называть «гунны» [150, с.118–119] [142].
Согласно принятому нами постулату – дискретности этнической истории – мы должны, даже при размытости начальной даты, считать середину II в. за исходный момент этнической истории региона. Общий исход событий легко восстановить методом интерполяции, что уже в значительной части сделано. И хотя гунны находятся в центре нашего внимания, начнем анализ с их окружения: готов, римлян и ранних христиан, в IV в. создавших Византию.
Римская империя во II в. еще была страной вполне благоустроенной, в III в. уже превратилась в поприще убийств и предательств, в IV в. сменила даже официальную религию и освященную веками культуру. Иначе говоря, в 192–193 гг. здесь произошла смена фаз этногенеза: инерция древнего толчка иссякла и заменилась фазой обскурации. Христианские общины росли, крепли, множились и ветвились. Так бывает лишь тогда, когда пассионарный толчок зачинает новый процесс этногенеза. Хотя попытка христиан гальванизировать Западную Римскую империю не дала положительных результатов, этносы в зоне толчка, в том числе готы, обрели новую энергию и находились в фазе пассионарного подъема. А гунны?..
Загадка и задача
Кто такие гунны и каково их соотношение с азиатскими хунну? Действительно, оба эти народа были по культуре далеки друг от друга, однако К.А Иностранцев, отождествивший их [там же] был прав, за исключением даты перекочевки (не IV, а II в.). Американский историк О. Мэнчен-Хелфен [311]сомневался в тождестве хуннов и гуннов напрасно, ибо его возражения (неизвестность языка хуннов и гуннов, невозможность доказать факт перехода с Селенги на Волгу, несходство искусства тех и других) легко опровергаются при подробном и беспристрастном разборе обстановки II – V веков.
Современная наука ставит перед нами уже не эту загадку, а задачу: каким образом могло получиться, что немногочисленный бродячий этнос создал огромную державу, развалившуюся через 90 лет, да так основательно, что от самого этноса осталось только имя? Этнология как самостоятельная наука [137]в сочетании с традиционной фактографией помогает в поисках решения этой задачи.
Больные вопросы
И тут возникает первое недоумение: в синхроническом разрезе хунны были не более дики, чем европейские варвары, т.е. германцы, кельты, кантабры, лузитаны, иллирийцы, даки, да и значительная часть эллинов, живших в Этолии, Аркадии, Фессалии, Эпире, короче говоря, все, кроме афинян, коринфян и римлян. Почему же имя «гунны» (хунны, переселившиеся в Европу) стало синонимом понятия «злые дикари»? Объяснять это просто тенденциозностью нельзя, так как первый автор, описавший гуннов, Аммиан Марцеллин, «солдат и грек» [3, т. III, с.236–243], был историком добросовестным и осведомленным. Да и незачем ему было выделять гуннов из числа прочих варваров, ведь о хионитах он ничего такого не писал, хотя и воевал с ними в Месопотамии, куда их привели персы как союзников. С другой стороны, китайские историки Сыма Цянь, Бань Гу [30, т. II, гл. «Хунну»] и др. писали о хуннах с полным уважением и отмечали у них наличие традиций, способности к восприятию чужой культуры, наличие людей с высоким интеллектом. Китайцы ставили хуннов выше сяньбийцев, которых считали примитивными, одновременно признавая за ними большую боеспособность и любовь к независимости от Китая и от хуннов [там же, гл. «Сяньби»].
Кто же прав, римляне или китайцы? Не может же быть, что те и другие ошибаются. А может быть, правы те и другие, только вопрос надо поставить по-иному? А была ли у хуннов самостоятельная высокая культура или хотя бы заимствованная?
Первая фаза этногенеза, как правило, не создает оригинального искусства. Перед молодым этносом стоит так много неотложных задач, что силы его находят применение в войне, организации социального строя и развитии хозяйства. Искусство же обычно заимствуется у соседей или у предков, носителей былой культуры распавшегося этноса. II вот что тут важно. Искренняя симпатия к чужому (ибо своего еще нет) искусству лежит в глубинах народной души, в этнопсихологическом складе, определяющем комплиментарность, положительную или отрицательную.
Хунны в эпоху своего величия имели возможности выбора. На востоке находился ханьский Китай, на западе – остатки разбитых скифов (саков) и победоносные сарматы. Кого же надо было полюбить искренне и бескорыстно? Раскопки царского погребения в Ноин-уле, где лежал прах шаньюя Учжулю, скончавшегося в 18 г., показали, что для тела хунны брали китайские и бактрийские ткани, ханьские зеркала, просо и белый рис, а для души – предметы скифского «звериного стиля», несмотря на то что скифы на западе были истреблены сарматами, а на востоке побеждены и прогнаны на юг: в Иран и Индию.
Итак, погибший этнос скифов, или саков, оставил искусство, которое пережило своих создателей и активно повлияло на своих губителей – юечжей и соседей – хуннов. Шедевры «звериного стиля» уже хорошо описаны [228]. Нам важнее то, на что раньше не было обращено должного внимания: соотношение мертвого искусства с этнической историей Срединной Азии. Хотя искусство хуннов и юечжей (согдов) восходит к одним и тем же образцам, оно отнюдь не идентично. Это свидетельствует о продолжительном самостоятельном развитии. Живая струя единой «андроновской» культуры II тыс. до н.э. разделилась на несколько ручьев и не соединилась никогда. Больше того, когда степь после засухи VIII – V вв. до н.э. стала вновь обильной и многолюдной, хунны и согды вступили в борьбу за пастбища и власть. В 165 г. до н.э. хунны победили, а после того, как они были разбиты сяньбийцами и вынуждены были бежать в низовья Волги, в 155 г. н.э. победили там сарматское племя аланов, «истомив их бесконечной войной» [151, с.91]. Тем самым хунны, не подозревая о своей роли в истории, оказались мстителями за скифов, перебитых сарматами в III в. до н.э.
Судьбы древних народов переплетаются столь причудливо, что только предметы искусства (подвиги древних богатырей, кристаллизовавшиеся в камне или металле) дают возможность разобраться в закономерностях этнической истории, но эта последняя позволяет уловить смены традиций, смысл древних сюжетов и эстетические каноны исчезнувших племен. Этнология и история культуры взаимно оплодотворяют друг друга. Итак, хотя хунны не восприняли ни китайской, ни иранской, ни эллино-римской цивилизации, это не значит, что они были к этому неспособны. Просто им больше нравилось искусство скифов. И надо признать, что кочевая культура до III в. с точки зрения сравнительной этнографии ничуть не уступала культурам соседних этносов по степени сложности системы.
Встречи
Перейдя на новое место, хунны не могли не встретиться с аборигенами. Обычно именно встречи и столкновения на этническом уровне привлекали внимание древних историков и фиксировались в их сочинениях. И о приходе хуннов в Прикаспий есть упоминания географа Дионисия Периегета около 160 г. и Птолемея в 175–182 гг. Но этого так мало, что даже возникло сомнение, не вкралась ли в тексты этих авторов ошибка переписчика [311, pp.244–252]. Однако такое сомнение неосновательно, ибо автор VI в. Иордан, ссылаясь на «древние предания», передает версию, проливающую свет на проблему [151, с.90].
