с исключительными трудностями. Тем не менее удалось, под мое и еще нескольких лиц поручительство, получить довольно значительную сумму денег взаймы (в расчете покрыть впоследствии из позднейших сборов, производившихся после побега, — в расчете, который вполне оправдался), и, в общем, оказалось возможным собрать что-то около 2000 рублей, которые и были истрачены на организацию дела.
Но тут, в сборе денег, мне вспоминается один крайне непривлекательный эпизод.
В числе лиц сравнительно состоятельных, которые охотно жертвовали на революционные дела, был С. Н. Булгаков, и пожертвования от него шли — не знаю, всегда ли, но во всяком случае часто — через меня. С ним можно было говорить откровенно, и я сообщил ему план побега, поскольку сам был посвящен в него. Он пришел в восторг и тотчас же отвалил 100 рублей. Я передал их в партию, как всегда, от имени Сени; это был псевдоним, образованный мной из инициалов имени и отчества самого Булгакова, С. Н., и его жены Елены Ивановны, отчасти имевший смысл добродушной насмешки над мистическим направлением Булгакова (Сени — известный астролог-мистик XVII века).
Когда побег состоялся, то социал-демократическая партия выпустила листовку, в которой в обычном для нее хвастливом тоне рассказывалось о крупном побеге как об акте борьбы пролетариата за свое освобождение и указывалось, что в этом деле, как и во всех других, партия была представлена исключительно собственными силами, и даже крупные деньги на дело должна была ассигновать из собственной кассы, не имея ничьей помощи. И, не помню, в том же или в другом листке, выпущенном около того же времени, был напечатан отчет о денежных суммах, полученных за последнее время, причем отчет был озаглавлен: «Сбор в пользу киевской организации с[оциал]-д[емократической] партии». В отчет были включены все деньги, полученные от меня, и в том числе значилось: Сени — 100 р. Это была грубая неправда, и она очень не понравилась и мне, и другим жертвователям. Но они (и я тоже) поворчали про себя и успокоились. Только С. Н. Булгаков пришел в раж и резко обрушился на меня как на передатчика его денег:
— Я требую печатной поправки; я давно разошелся с социал-демократической партией, ее деятельности не сочувствую и в общем поддерживать ее не считаю возможным. Я жертвовал на определенное дело.
Он был, конечно, совершенно прав, и мне пришлось обратиться к партии в лице Вакара. Я указал ему, что, когда передавал деньги, я каждый раз указывал на цель пожертвования, а относительно Сени особенно оговорил, что это лицо, относящееся к партии с решительным отрицанием. Тут Вакар стал было на дыбы и заявил решительно:
— В таком случае мы возвратим все деньги, полученные через вас.
Сначала он заявил это как личное свое мнение, через несколько дней подтвердил его от имени организации. Я твердо стоял на своем: или печатное извинение, или назад деньги, причем, конечно, на мои услуги в этом направлении в дальнейшем вы рассчитывать больше не должны. Вернуть деньги было, конечно, не по силам, но, может быть, организация не постеснялась бы уклониться от этого, не печатая в то же время извинение, если бы не было моей угрозы. И кончилось тем, что Вакар принес мне текст поправки: он был составлен очень слабо, почти двусмысленно и не вполне удовлетворил меня, еще менее удовлетворил Булгакова, но все-таки в нем было сказано, что в числе пожертвований, отчет о которых напечатан тогда-то, некоторые, и именно такие-то, были сделаны со специальной целью — на побег. Вакар некоторое время дулся на меня, — дольше и сильнее, чем из‐за диспута Тарле, но потом вновь переложил гнев на милость и по-прежнему бывал у меня и обращался с разными просьбами.
Была и еще одна очень неприятная сторона в этом побеге. Разумеется, Новицкий после побега пришел в бешенство. Начальство тюрьмы — от начальника до стражников — было прогнано со службы и лишилось куска хлеба. А начальство это было очень порядочное, и его было по человечеству жалко. Было назначено новое начальство, введены новые порядки, и таким образом за побег заплатили, и очень дорого, наиболее порядочные элементы из тюремной администрации и следующие поколения заключенных.
Если вспомнить рассказ, имеющийся в народовольческой биографии Перовской, о том, что она решила бежать с пути следования в ее первую ссылку, но долго не могла исполнить своего намерения, так как сопровождавшие ее жандармы оказывались добрыми и порядочными, и исполнила его только под самый конец, когда, на счастье революции, ей попались злобные церберы886, и сравнить этот рассказ с изложенным сейчас фактом, то станет ясно, что психология Перовской887 не есть явление общее для представителей революционных течений.
Глава IV. Лекция С. Н. Булгакова о В. С. Соловьеве и прения после нее (1902888)
Подъем революционного настроения и революционной деятельности, конечно, не мешал, но способствовал усилению легальной общественной работы. Чтения и рефераты в Литературно-артистическом обществе, о которых я говорил в предыдущей части своих воспоминаний, не прекратились вследствие ибсеновского дела, а были только затруднены и ослаблены. Их не было в 1900–1901 гг., когда я был за границей, Тарле — вне Киева, Луначарский и Бердяев, кажется, тоже, и из обычных лекторов были налицо только Булгаков и Ратнер; но без меня, бывшего связующим звеном между Литературно-артистическим обществом, с одной стороны, этими лекторами и студенческой публикой, с другой, чтения не устраивались.
Но с осени 1901 г. я решил попробовать возобновить наши публичные лекции в Литературном обществе. Две-три лекции на сравнительно скромные темы, но с политическим оттенком, осторожно устроенные, прошли благополучно при сравнительно небольшой аудитории, не обратив на себя особого внимания на публики, ни жандармерии.
Затем С. Н. Булгаков выразил готовность прочесть лекцию или реферат о Владимире Соловьеве (года за два перед тем умершем889). Я охотно взялся организовать ее в качестве обычного «вечера с рефератом» в Литературном обществе. Были мною нафабрикованы контрамарки для гостей, пущены через студентов по 30 копеек в пользу Красного Креста (кроме них, при входе с гостей взималось по 30 копеек в пользу Общества), и зала Общества, довольно вместительная, была набита битком; всего набралось до 800 человек; большинство публики стояло890.
Лекция была превосходно прочитана и очень интересна по содержанию, хотя для людей с позитивистическим складом ума и очень спорна. Булгаков — превосходный знаток и горячий поклонник Соловьева; вместе с ним он настаивает на существовании потустороннего мира, реальное существование которого, по его мнению, доказуемо, но полное познание которого
