Вошла Клава.
– Вы к Андрюше? – небрежно бросила Дина. – Но ведь он на лесозаготовках.
Клава стояла у двери, перебирая замерзшими ножками.
– Нет… я к вам… Можно? – с усилием пробормотала она.
– Отчего же нельзя? – весело откликнулась Дина и сняла с табурета туфли. – Садитесь. Поскучаем вместе.
Клава скинула пальто. Она надела сегодня свое лучшее полушерстяное платье, пришила к нему белый воротничок, даже валенками пожертвовала и прибежала в новых ботинках. Она чувствовала себя очень нарядной, когда выходила из дому. Но сейчас это чувство исчезло. Дина была в юбке и блузке, но юбка какого-то особенного фасона, а простая блузка повязана восхитительным пестрым галстуком, и на ногах у Дины туфли, каких никогда не носила Клава: на очень высоких тонких каблуках, вырезные, чудесного кофейного цвета. Клава растерялась и почувствовала себя жалкой и уродливой.
– Скоро нечего будет носить, – болтала Дина, протирая тряпкой туфлю, еще более прекрасную, чем те, которые были на ней. – Вот и эти уже поцарапались, и на других каблуки шатаются. Вы не знаете, в Хабаровске можно купить?
Клава, страдая, вытянула ногу в новом ботинке на шнурках.
– Вот эти Соня купила мне, когда ездила…
Дина посмотрела и рассмеялась:
– Боже, какие смешные! Их называют «мальчиковые». Но какая у вас крохотная ножка! Если бы вам хорошие чулки и туфли, да вы бы всех с ума свели вашими ногами.
Клаве была приятна похвала, но снисходительно веселое обращение Дины оскорбляло ее. И она вспомнила, что пришла для другого, важного разговора. К тому же она не могла поддерживать болтовню о нарядах, хотя в другое время любила поболтать о платьях и туфлях, – сейчас эти интересы слишком далеки от нее; со дня приезда сюда у нее не было ни одной обновки, кроме «мальчиковых» ботинок.
– Я пришла поговорить с вами, – сказала она робко. – Вы не рассердитесь?
– Разве я кажусь сердитой?
– Нет. Но я хочу говорить откровенно. Я хочу говорить о вас. Вы можете обидеться.
– Обо мне? – Дина пожала плечами и улыбнулась. – Что же вы хотите сказать обо мне?
– Только выслушайте меня, – умоляющим голосом сказала Клава. – Я по душам хочу… Мне кажется… я скажу правильно. И это очень важно и для вас и для Андрюши.
– Но что же это такое?
– Вы поймите, Дина… Андрюша – руководитель комсомольской организации. Он авторитет. Он показывал пример нам всем. И он такой замечательный, такой хороший человек…
– Да вы, дорогая, просто влюблены в него, – смеясь, сказала Дина и отставила в сторону туфлю. – Просто влюблены, – повторила она, со злым удовольствием разглядывая сильно покрасневшую Клаву.
Клава готова была заплакать. В дверь постучали.
– Войдите!
Вошел Костько.
– Нет, нет, Костько, вам придется уйти. Вы вернетесь позднее… У нас тут такой важный, такой интересный разговор… о любви.
Она закрыла за ним дверь и прислонилась к двери, улыбающаяся и внутренне настороженная.
Клава успела побороть смущение и подготовиться.
– Вы должны иначе жить, Дина, – сказала она твердо. – Вы слишком легкомысленно, несерьезно живете. Это здесь нельзя, уверяю вас. Вы посмотрите на всех нас и на себя. Вы выделяетесь из всех. О вас по всей стройке слухи. Андрюша вам верит, а вот теперь он уехал, вы ночевали в доме инженеров, и если бы он узнал…
– Вы с ума сошли! – вспыхивая, крикнула Дина. – Да кто вам разрешил отчитывать меня? Вам-то какое дело? И для чего, хотела бы я знать, вы меня выслеживали, где я ночую? Тоже из уважения к авторитету Круглова?
– Я не выслеживала, – дрожащим голосом сказала Клава. – Как вы можете думать, что я выслеживала… Но это все говорят…
– «Говорят, говорят»! Вы сами, голубушка, раздуваете сплетни! И кто знает, может быть именно вы и заинтересованы в том, чтоб поссорить меня с Андреем.
Клава вскрикнула и закрыла лицо руками. Но Дина разозлилась всерьез – эта овечка пришла учить ее? Так пусть получает!..
– Батюшки, сколько переживаний! А еще пришли наставлять меня на путь истинный! – зло насмехалась Дина.
– Да! – вскрикнула Клава и вскочила, открыв раскрасневшееся от гнева лицо. – Да, пришла! Мне совсем не хотелось идти, но это мой долг. Комсомольский долг. И я скажу вам все, что думаю. Только вы напрасно делаете такие намеки… Неужели вы ревнуете?
– Я ревную? – неестественно рассмеялась Дина. – Этого еще не хватало! Ревновать Андрея? К вам?..
Она полулегла на кровать, вытянув длинные стройные ноги. В ее словах и в смехе звучало оскорбительное презрение. Клава готова была провалиться.
– Тем лучше, – не сдаваясь, пробормотала она. – И вы меня не обижайте! Я все равно скажу что думаю. Я пришла как друг, ради Андрея и ради вас, потому что без вас Андрей счастлив не будет. А что я чувствую – зачем вы этого касаетесь?
С каждым словом чувство собственного достоинства возрастало в ней. Она вспомнила все, что передумала дома, все, что много раз обсуждала с Соней Исаковой, с Лилькой. И кто такая Дина, чтобы презирать ее, Клаву? Что она сделала, чем отличилась? Клава почувствовала себя выше Дины и, откинув мелкие и, как ей казалось, недостойные девичьи чувства, гордо сказала:
– Вы говорите – я влюблена? Нет, я люблю Андрея, люблю по-настоящему. И желаю ему счастья.
– Ну? – растерянно поторопила Дина. Откровенность Клавы была неожиданна и смутила ее.
– Мне очень жаль, – сказала Клава решительно, – что его счастье – это вы. Но раз это вы, я хочу, чтобы это счастье было счастьем.
Дина поднялась, удивленная и раздосадованная.
– Вы редкая девушка, – сказала она. – Чего же вы от меня хотите?
Вспышка враждебности прошла. Клава заметила перемену в настроении Дины и воспользовалась ею.
– И потом я думаю о вас. Вы же наш, советский человек. А живете вы не так, не по-хорошему, примиренчески живете.
– Примиренчески? – повторила Дина, слегка усмехнувшись. – Я не понимаю. Как это?
– Как вам объяснить… Ну, служите. Ну, ударница. Вы и газеты, наверно, читаете. А жизнь ваша стороной, мимо идет… И ничто это вам не интересно, и другим неинтересно смотреть на вас… Живете себе и живете, а какой толк от вашей жизни?..
Дина была слишком удивлена, чтобы сердиться.
– Ах, боже мой! – сказала она. – Да разве я сама довольна своей жизнью?
Она это сказала так же, как говорила и Костько, и Слепцову, и другим. Но Клава была иная, с нею надо было говорить иначе. Дине захотелось расположить ее к себе – бессознательная потребность нравиться всем, часто свойственная женщинам, была в ней сильно развита. Кроме того, Клава произвела на нее большое впечатление.
– Может быть, я плохая, не знаю, – грустно сказала Дина, хотя она никогда не считала себя плохой, – но я такая, какая есть. Если меня не увлекает ударничество, что я могу сделать? Я люблю веселье, люблю танцы, люблю, чтобы в меня влюблялись. Это скверно, по-вашему? А что я могу сделать?
Она ждала, что Клава признает это скверным, и уже готовилась ответить: «Я молода и красива. Если бы я была уродом, я тоже увлекалась бы работой».
– Но кто же этого не любит! – вскричала Клава. – Я сама ужасно люблю танцевать и люблю, когда влюбляются.
Дина с интересом оглядела Клаву. Она впервые заметила, что Клава очень хорошенькая, – как ее портит плохое платье и этот нитяный дешевый берет!
– Я не знаю астрономии, – сказала Клава. – Мы в школе проходили, только очень мало. Но я помню, мы учили, – если какое-нибудь тело попадает в орбиту планеты, планета увлекает его с собой. И вот у нас тоже такие были. Да вот хоть Валька – вы его знаете. Он сперва все не ладился. Другие работают и радуются, а он все не то, все не так. То корчевать не хотел, то из-за девчат драку устроил, даже удрать хотел, право. Привыкнуть не мог. А потом захватило. В орбиту попал.
– Значит, по-вашему, я вроде Вальки? В орбиту не попала? – полушутя, полусерьезно спросила Дина.
– Нет, вы хуже, – искренне воскликнула Клава, – вы гораздо хуже! В орбиту вы не попали, да только в орбиту всей жизни советской, а Валька только к здешней пристать не мог.
– Что же, я, выходит, антисоветский элемент?
– Да нет. Я же сказала: вы примиренчески живете. И да и нет. Вам, вроде, все равно, было бы весело.
Дина надулась. Эта девчонка слишком много позволяет себе, пора одернуть ее. Но Дина не знала, как это сделать. И ссориться с овечкой нельзя, еще дойдет до Андрея, нехорошо. И неужели действительно все знают, что она ночевала в доме инженеров? Глупо!
– Честное слово, я безобидная, – сказала она с самой добродушной улыбкой, какую умела делать. – Я никому не мешаю, и мне никто. Какое вам дело, увлекаюсь я социализмом или нет? Ведь работаю я хорошо?
– Да кто вам сказал, что хорошо?
– Ну, знаете, это слишком! – возмутилась Дина. – Я ударница, наконец, меня премировали…
– Да вы не знаете, как можно работать, – возразила Клава. – И потом… Вы мечтать умеете?
