Айше как своего рода полномочное письмо и теперь мог видеть, как она устроила эту сцену со своими бойцами, а также их племенным колдуном, чтобы занять свое место во всей этой истории. Не склонный питать иллюзий относительно характера арабских женщин, я все же расстался с ней с сожалением, как делают всегда мужчины, когда думают, что обнаружили нечто удивительное в женской сути. Но ломать голову над этим дальше было бесполезно.
Погруженный в эти мысли, я брел среди руин, забыв о змеях, пораженный картиной, которая разворачивалась впереди в лунном свете. Передо мной возникла массивная стена, по толщине которой я определил, что некогда здесь были крепость или храм. Она высилась на семьдесят или восемьдесят футов над улицей. Я сел и огляделся.
Повсюду вокруг покоились развалины большого города, в настоящее время такие же пустынные, как руины древнего Вавилона[399]. В этом величественном молчаливом городе было что-то жуткое.
Даже отряды, пересекавшие равнину к северу с блестевшими в лунном свете наконечниками копий, мало влияли на мое ощущение одиночества.
Я знал, что эти бойцы, которыми мне суждено командовать, двигаются в лагерь, где я должен был принять их. Но они шагали так тихо, что ни один звук не доносился даже в тревожной тишине этой ночи, так что я даже поверил в то, что они стали призраками старого воинства Кора.
Потом они исчезли, а я, должно быть, задремал. Во всяком случае, когда я очнулся, мне показалось, что внезапно город засиял, как в дни своей былой славы. Я видел горящие огни, цветущие деревья, яркие платья мужчин и женщин, которые тысячами выстроились вдоль улиц и площадей. Даже колесницы, расцвеченные флажками, носились туда-сюда, от дворцовых стен к храмам и обратно.
Огромная площадь буквально кишела жизнью. Невесты готовились вступить в брак, тут же хоронили усопших, маршировали войска в блестящих доспехах, купцы предлагали товар, проходили одетые в белое процессии жрецов и жриц, дети выбегали из школы, серьезные философы обсуждали в тени деревьев свои проблемы, важные вельможи, сопровождаемые рабами, шествовали по улицам, — словом, множество граждан жили повседневной жизнью.
Были видны даже детали: как служитель закона вел арестованного нарушителя общественного порядка за веревку, привязанную к его руке, и преступник, развязав веревку, убежал. Или столкновение двух колесниц на узкой улице, около обломков которых собралась толпа, как это бывает у нас, когда два экипажа сталкиваются, полиция наводит порядок, владельцы выясняют отношения, а зеваки хлопают глазами.
Но ни одного звука до меня не доносилось. Я видел, и только. Казалось, колесницы приехали сюда из дальних времен — тысяч и тысяч лет назад.
Внезапно перед глазами у меня возникло облако — воздушное и прозрачное, как вуаль на лице Айши. В тот момент я не видел ее, но готов был поклясться, что она где-то рядом и, более того, смеется надо мной, вызвав этот сон, а это, несомненно, был сон.
Во всяком случае, я вернулся к моему нормальному состоянию, снова передо мной были лишь мили пустынных улиц и тысячи ярдов сломанной стены, черные пятна вместо крыш домов и широкая равнина, ограниченная с трех сторон зубчатыми линиями горных хребтов, и, прежде всего, большая луна, которая тихо светила на темном небе.
Еще раз взглянув на немую красоту вокруг, я направился домой, опасаясь собственной тени. Я казался себе единственной живой душой среди мертвых жителей древнего Кора.
В лагере меня встретил бодрствующий Ханс.
— А я как раз собирался вас искать, баас, — сказал он. — На самом деле я должен был сделать это раньше, как только узнал, что вы ушли с визитом к этой высокой белой миссис, которая прячет голову под накидкой, но подумал, что вы не захотите, чтобы вас беспокоили.
— Тогда ты думал не о том, — ответил я. — И более того, если б ты пошел в город ночью, наверняка не вернулся б живым.
— Ах да, баас, — хихикнул Ханс. — У высокой белой дамы плохой характер. Это вы ей понравились, потому что небесные люди любят застенчивых.
Не удостоив ответом насмешку Ханса, я лег спать, подумав мимоходом, какую кровать и где занял бедный Робертсон в эту ночь, и вскоре заснул, так как это было лучшее, что я мог сделать на данный момент. Мужчины, которые спокойно засыпают, хорошо работают и успешны в делах.
На рассвете меня разбудил Ханс, который сообщил мне, что Билали ждет снаружи с носильщиками и Гороко уже произвел свои заклинания и заколдовал Умслопогаса и его двух воинов перед боем по обычаям зулусов. Он добавил, что эти зулусы отказались остаться, чтобы охранять и кормить раненых товарищей, и сказали, что вместо этого они примут бой с врагами.
История эта дошла (правда, каким образом, Ханс не мог догадаться) до ушей Белой леди, «которая спрятала лицо от мужчин, потому что оно было уродливым», и она послала женщин для участия в лечении, со словами, что они должны о них хорошо заботиться. Это походило на правду, но мне не хотелось вдаваться в подробности.
В конце концов мы тронулись в путь: я в своем паланкине со следующим за мной Билали, со штуцером, винтовкой и большим количеством боеприпасов для обоих, и Ханс, также хорошо вооруженный, далее следовал Умслопогас, который предпочитал быть ближе к колдуну и своим зулусам.
Некоторое время Ханс использовал возможность понежиться, ощущая на себе заботу других, и возлежал на подушках с меланхолической улыбкой, отпуская саркастические замечания по поводу носильщиков, которые, к счастью, не понимали его. Вскоре, однако, он устал от этих забав, и так как по-прежнему идти самому ему было не надо, то он взобрался на крышу паланкина и сидел на ней, взирая на окружающий мир, как ручная обезьянка.
Наш путь пролегал через плодородные равнины, лишь небольшая часть которых возделывалась в настоящее время, но в иное время, когда населения было
