Ему, однако, понравилось, что Эрхан поклонился до самого пола и поцеловал его руку.
– Февзие должна окончить школу, – сказал Мевлют. – Иначе я никогда не прощу тебя.
– Мы тоже так думаем, – сказал Эрхан.
Но было ясно, что Февзие уже не до учебы.
Мевлют, однако, знал – настоящей причиной его суровости была не мысль о том, что его дочь не окончит школу и не пойдет в колледж. Его мучило то обстоятельство, что он скоро останется совершенно один в доме и в целом мире. Настоящую боль его душа испытывала не от провала попытки дать дочерям надлежащее образование, а оттого, что его покинули.
Когда они остались с дочерью вдвоем, Мевлют начал с ней спорить:
– Зачем ты убежала? Разве я сказал бы «нет», если бы они пришли сюда попросить твоей руки как цивилизованные люди?
По тому, как Февзие отвела глаза, он понял, что она думает: «Да, конечно, ты сказал бы „нет“!»
– Мы были так счастливы здесь, – сказал Мевлют. – Теперь у меня никого не осталось.
Февзие обняла его; Мевлют с трудом сдерживал слезы. Теперь никто не будет ждать его возвращения по вечерам. Когда ему снилось, что он бежит от преследовавших его собак по кипарисовой роще, и он просыпался в поту посреди ночи, то дыхание его спящих дочерей утешало его. Больше этого не повторится.
Боязнь одиночества вынудила Мевлюта устроить жесткий торг. Войдя в раж, он заставил будущего зятя поклясться честью, что Февзие окончит не только школу, но и университет. Ту ночь Февзие провела в доме Мевлюта. Он был рад, что она проявила благоразумие до того, как все вышло из-под контроля, хотя и не мог удержаться – постоянно напоминал дочери о том, что она разбила его сердце своим побегом.
– Ты тоже убежал с мамой! – ответила Февзие.
– Твоя мать никогда бы не поступила так, как ты, – сказал Мевлют.
– Она поступила бы именно так, – сказала Февзие.
Уверенный, решительный ответ дочери понравился Мевлюту, но он понял, что дочка попыталась копировать мать. На Курбан-байрам, когда Фатьма и ее дурень-муж приедут из Измира, они все вместе сходят на могилу Райихи. Если посещение вызовет больше грусти, чем обычно, Мевлют весь обратный путь будет подробно и приукрашенно рассказывать им о том, как он убежал с Райихой, как разработал все до мельчайшей детали, как они впервые встретились и обменялись взглядами на свадьбе…
На следующий день таксист Эрхан и его отец – сам бывший таксист – пришли к отцу невесты. Как только Мевлют увидел отца жениха, Садуллах-бея, который был на десять лет старше его, он понял, что этот человек ему нравится намного больше, чем его сын. Садуллах-бей тоже был вдовцом; его жена умерла от сердечного приступа три года назад. (Чтобы лучше описать это событие, Садуллах-бей сел за стол в однокомнатном доме Мевлюта и показал, как она уронила ложку, когда несла ее ко рту от тарелки с супом, и умерла, уронив голову на стол.)
Садуллах-бей был родом из Дюздже; его отец приехал в Стамбул во время Второй мировой войны и работал подмастерьем у армянского сапожника на спуске Гедик-Паша. Позже тот сделал его партнером по делу. Когда мастерская была разграблена во время антихристианского погрома 6 и 7 сентября 1955 года, армянский владелец покинул Стамбул, передав лавку отцу Садуллах-бея, который продолжил дело самостоятельно. Но его «свободолюбивый» и «беспечный» сын настоял на своем. Несмотря на настойчивость отца и побои, вместо того чтобы научиться делать обувь, стал «лучшим водителем в Стамбуле». Садуллах-бей хитро подмигнул Мевлюту, рассказывая, что профессия водителя такси в те времена была, наверно, самой престижной работой в мире; из этого Мевлют сделал вывод, что низкорослый, хитрый молодой человек с головой, похожей на перевернутый котел, должно быть, унаследовал вкус к приятному времяпрепровождению у своего отца.
Мевлют побывал в их трехэтажном каменном доме на Кадырге, чтобы обсудить детали свадебной церемонии. С Садуллах-беем у него завязалась тесная дружба, которая только усилилась после свадьбы, и в свои сорок с лишним он наконец узнал, что такое наслаждаться разговорами, которые друзья обычно ведут после ужина и стаканчика ракы, – пусть даже сам он не пил много.
У Садуллах-бея было три такси, которые он сдавал в аренду шести водителям, работавшим сменами по двенадцать часов каждый день. Даже больше, чем об отделке и моделях своих машин (два турецких «мурата», один девяносто шестого года, другой девяносто восьмого, и «додж» пятьдесят восьмого года, который Садуллах-бей сам время от времени водил просто для удовольствия, поддерживая его в рабочем состоянии), ему нравилось говорить о все возраставшей стоимости получения дорогостоящей лицензии такси в Стамбуле. Его сын Эрхан приглядывал по поручению отца за машинами, проверяя их одометры и таксиметры. Садуллах-бей, правда с улыбкой, объяснял, что сын на самом деле недостаточно проверяет водителей, которые припрятывают часть того, что заработали, а кроме того, постоянно попадают в дорожные происшествия, опаздывают и грубят клиентам. Считая ниже своего достоинства спорить с нанимаемыми таксистами из-за нескольких лишних монеток, Садуллах-бей перекладывал общение с ними на сына. Мевлют проинспектировал мансардную комнату, в которой Эрхан и Февзие будут жить после того, как поженятся, тщательно проверил все, от нового буфета до двуспальной кровати («Когда твоя дочь ночевала у нас, Эрхан сюда не поднимался», – заверил его Садуллах-бей), и подтвердил, что удовлетворен.
Мевлюту нравилось, когда Садуллах-бей показывал ему места в Стамбуле, из которых состояла история его жизни, припоминая и рассказывая старые анекдоты о своих многочисленных клиентах. Мевлют вскоре узнал, как найти школу Чукур (здание османского времени, которое было намного старше, чем мужской лицей имени Ататюрка на Дуттепе), или обувную лавку, которую отец Садуллах-бея за десять лет довел до разорения (на этом месте теперь было кафе, похожее на «Бинбом»), или очаровательную старую чайную напротив парка. Он почти не поверил, когда узнал, что три сотни лет назад здесь не было никакого парка, а было море, у берега же были пришвартованы сотни османских галер[73] (на стенах в чайной были рисунки древних судов). Мевлюту начало казаться, что он провел свое собственное детство и юность в окружении этих разбитых старых фонтанов-чешме, заброшенных купален и пыльных, грязных, полных привидений и пауков орденских обителей-текке, понастроенных бородатыми османскими пашами в тюрбанах. Он понял одно: если бы его отец не приехал из Дженнет-Пынара на Кюльтепе, а поехал вместо этого прямо в один из этих районов за Золотым Рогом, поселившись в старом Стамбуле, как и многие другие везучие люди, которые переехали в город из анатолийской деревни, – он бы стал совершенно другим человеком. Правда, Мевлют не знал никого, кто бы переехал в Стамбул из Дженнет-Пынара в шестидесятых и семидесятых и поселился бы в одном из этих районов. Заметив, насколько богаче стал Стамбул, Мевлют подумал, что мог бы продавать больше бузы, если бы бродил по улочкам в этих исторических кварталах города.
Вскоре Садуллах-бей вновь пригласил Мевлюта на ужин. У Мевлюта было не слишком много свободного времени (работа в клубном доме, вечерние походы с бузой), так что ради поддержки их расцветающей дружбы Садуллах-бей прислал к клубному дому свой «додж», забрал Мевлюта, погрузил его шест и бидоны в багажник, с тем чтобы, когда они закончат ужин, высадить его там, где тот пожелает продавать бузу той ночью. Сваты еще больше сблизились после ужина, во время которого обсуждали все сложности предстоящей свадебной церемонии.
Сторона жениха, конечно, оплачивала свадьбу, так что, когда Мевлют узнал, что праздник будет происходить не в свадебном зале, а в цокольном этаже отеля в Аксарае, он не возражал. Однако расстроился, услышав, что будут подавать алкоголь. Он не хотел на свадьбе ничего такого, что могло бы доставить неудобства жителям Дуттепе, особенно семье Акташ.
Садуллах-бей успокоил его: гости принесут свою собственную ракы и поставят ее на кухне; те, кто захочет выпить, должны будут лично попросить об этом официантов: нужный стаканчик ледяной ракы будет приготовлен наверху и незаметно принесен вниз. Конечно, их собственные гости: таксисты – друзья его сына, соседи, футбольная команда Кадырги и ее совет директоров, – безусловно, выпьют. Большинство из них поддерживают Республиканскую народную партию[74].
– Как и я, – сказал Мевлют в духе солидарности, но без особой убежденности.
Отель в Аксарае был новым зданием. Копая котлован для фундамента, подрядчик нашел остатки небольшой византийской церкви, и, поскольку такое открытие обычно приводило к остановке строительных работ, ему пришлось заплатить в муниципалитете несколько солидных взяток, чтобы никто не заметил руин. Для компенсации этих затрат он заложил лишний цокольный этаж. В ночь свадьбы Мевлют насчитал в комнате двадцать два стола, которые на следующий день утонули в густом сигаретном дыме. Шесть столов были только для мужчин. Эта часть свадебного зала была заполнена друзьями жениха из местных и таксистов. Большинство этих водителей были не женаты. Но даже те, что пришли с женами, достаточно быстро оставили их с детьми в части зала, отведенной для семей, и пришли присоединиться к друзьям за столами холостяков, где им казалось веселее. Мевлют знал, сколько за теми столами пили, уже просто по большому числу официантов, носившихся с подносами ракы и льда между кухней и тем концом зала. Открыто гости пили даже за смешанными столами. Там некоторые, вроде одного особенно раздражительного старика, потеряли терпение от медлительности официантов и решили взять дело в свои руки: сами отправились на кухню наверх, чтобы налить себе.
