Тут он забился в конвульсиях и вскоре скончался, Ситон и Дуглас смотрели на умирающего, и, когда все кончилось, юноша первым прервал молчание:
— Клянусь жизнью, Дуглас, я этого не хотел, и мне очень жаль, что так вышло. Но он схватил меня, и для защиты своей свободы я вынужден был прибегнуть к кинжалу. Даже если бы он был десять раз твоим другом и слугой! я мог бы только сказать, что мне очень жаль его.
— Я тебя не виню, Ситон, — сказал Дуглас, — хотя я и оплакиваю его участь. Над всеми нами господствует рок, хотя и не в том смысле, в котором его представлял себе этот бедняга, сбитый с толку каким-то чужеземным мистиком, который использовал это страшное слово для оправдания любого своего поступка. Нам следует вскрыть пакет.
Они ушли во внутреннюю комнату и долго совещались, пока их не потревожил там Келти, который сконфуженно спросил, каковы будут распоряжения мейстера Джорджа Дугласа относительно тела.
— Вашей милости известно, — добавил он, — что я зарабатываю себе на хлеб, имея дело с живыми людьми, а не с трупами. А старый мистер Драйфсдейл, который и при жизни-то был не слишком щедрым клиентом, сейчас занимает мою главную залу, хотя сам он скончался и уже никогда не закажет ни пива, ни бренди.
— Привяжи ему камень на шею, — сказал Ситон, — и, когда солнце зайдет, отнеси его в Лох-оф-Ор и брось в воду, а дно он уже сам разыщет.
— С вашего разрешения, сэр, — сказал Джордж Дуглас, — все это будет не так. Ты, Келти, всегда был мне верен, и за это ты получишь награду. Отправь с кем-нибудь или отнеси сам тело либо в часовню у Шотландской Стены, либо в церковь Болингри и наплети там что хочешь о том, как он был убит в стычке с каким-нибудь из твоих непутевых гостей. Охтермахти ничего, кроме этого, не знает, а время сейчас такое, что никто не станет слишком уж тщательно расследовать это дело.
— Пусть он расскажет правду, — вмешался Ситон. — Это ведь не повредит нашим планам. Скажи, старина, что с ним дрался Генри Ситон, а кровная месть, по мне, не стоит и ломаного гроша.
— Кровная месть Дугласов всегда опасна, — сказал Джордж; на этот раз в его от природы суровом, торжественном тоне явно чувствовалось недовольство.
— Только не тогда, когда славнейший из этого рода на моей стороне, — возразил Ситон.
— Увы, Генри! Если ты имеешь в виду меня, то я только наполовину Дуглас в этом деле — полголовы, полсердца и пол руки. Но я думаю о том, кто никогда не будет забыт и кто сделал столько же или даже больше, чем все мои предки вместе взятые. Келти, скажи, что это сделал Генри Ситон, но не говори ни слова обо мне! Пусть Охтермахти отвезет этот пакет моему отцу в Эдинбург, — сказал он, протягивая трактирщику пакет, вновь скрепленный печатью Дугласов. — А вот это тебе на похоронные издержки и за убытки в торговле.
— А также за мытье пола, — вставил трактирщик, — это ведь нелегкий труд; кровь, говорят, никогда полностью не удается смыть.
— Что же касается вашего плана, — сказал Джордж Дуглас Ситону, как бы продолжая предыдущий разговор, — то задуман он неплохо; но вы сами, с вашего позволения, слишком молоды и слишком вспыльчивы, не говоря уже о других многочисленных соображениях, препятствующих вам сыграть эту роль.
— Об этом мы посоветуемся с настоятелем монастыря, — сказал юноша. — Вы приедете сегодня вечером в Кинрос?
— Да, собираюсь, — ответил Дуглас, — ночь будет темной, подходящей для того, кто прячется. Келти, я забыл тебе сказать, что на могилу этого человека нужно поставить камень с его именем и написать про его единственную заслугу — он был верным слугой Дугласов.
— Какую религию он исповедовал? — спросил Ситон. — Он тут произносил такие речи, что я подумал, не слишком ли рано я отправил к дьяволу его будущего подданного.
— Я не много могу сообщить вам об этом. Замечали, что он не был доволен ни Римом, ни Женевой и все твердил о свете истины, который открылся ему, когда он жил среди надменных сектантов Нижней Германии. Если судить по последствиям, это очень вредная доктрина. Да хранит нас господь от преждевременного суждения о таинствах неба.
— Аминь! — заключил юный Ситон. — И избави нас бог от непредвиденных встреч на сегодняшний вечер.
— Не в твоих привычках молить об этом бога, — заметил Дуглас.
— Нет! Я предоставляю это вам, — возразил юноша, — если вас одолевают угрызения совести после схватки с вассалами вашего отца. Но я бы предпочел смыть со своих рук кровь этого старика, прежде чем проливать кровь других людей. Сегодня вечером я исповедуюсь перед аббатом, и вряд ли он наложит на меня слишком тяжелую епитимью за то, что я очистил землю от подобного еретика. Все же жаль, что он не был помоложе лет на двадцать. Единственное утешение, что он первый обнажил клинок.
Глава XXXIV
Ты с лестницей веревочной явился,
Ты захватил и маску и фонарь, —
Ах, Педро! Можно подкупить лакея,
К дуэнье старой ловко подольститься,
Но здесь грифоном стал родной отец
И, недоступный сну, коварству, лести,
Хранит сокровище девичьей чести.
«Испанский монах»
Ход нашей истории приводит нас вновь в замок Лохливен, где цепь описываемых событий оборвалась в тот примечательный день, когда уехал Драйфсдейл, Прошел полдень, наступил обеденный час, но в покоях королевы не было заметно никаких приготовлений к обеду. Сама Мария уединилась в своей спальне и что-то усердно писала. Ее приближенные собрались в гостиной и оживленно спорили о том, почему задерживается обед; ибо не мешает напомнить, что в этот день они были лишены еще и завтрака.
— Я готов предположить, — сказал паж, — что, после того как из-за неудачного выбора поставщика яда не удалась попытка отравить нас, они, по-видимому, решили уморить нас голодом.
Леди Флеминг была весьма встревожена подобной перспективой, и ее утешило только то, что кухонная труба дымилась целый день, а это явно противоречило пессимистическому предположению пажа. Внезапно Кэтрин Ситон воскликнула:
— Через двор несут обед; впереди шагает сама леди Лохливен в своих самых высоких и туго накрахмаленных брыжах, в платье с рукавами из кипорной ткани и огромными старомодными фижмами из малинового бархата.
— Я готов ручаться, — сказал паж, который также подошел к окну, — что в этих самых фижмах она пленила сердце доброго короля Джеми, благодаря чему осчастливила нашу бедную королеву ее драгоценным братцем.
— Это маловероятно, мейстер Роланд, — ответила леди Флеминг, которая была большим знатоком всех изменений моды. — Фижмы стали носить впервые, когда королева-правительница удалилась в Сент-Эндрюс после битвы при Пинки; тогда они назывались vertugardins.
Она бы и дальше развивала свои суждения об этих весьма важных предметах, если бы ее не прервало появление слуг с подносами; во главе процессии шла леди Лохливен, решившая отныне лично пробовать каждое блюдо, подаваемое к столу королевы. Леди Флеминг вежливо посочувствовала хозяйке замка, которой приходилось нести столь обременительную обязанность,
— После того, что произошло нынче утром, миледи, — сказала леди Лохливен, — моя собственная честь и честь моего сына настоятельно требуют, чтобы я сама предварительно отведывала той пищи, которую будет есть моя невольная гостья. Пожалуйста, известите леди Марию, что я жду ее распоряжений.
— Ее величество, — ответила леди Флеминг, подчеркнув королевский титул, — будет поставлена в известность о том, что леди Лохливен ожидает ее.
Мария Стюарт немедленно вышла и обратилась к хозяйке замка любезным тоном, который граничил с подлинной сердечностью:
— Вы поступаете очень благородно, леди Лохливен, — сказала она. — И хотя мы сами не страшимся никакой опасности, будучи под вашим кровом, наши дамы были очень встревожены утренним событием. Теперь обед будет более приятным благодаря вашему присутствию, внушающему им уверенность в собственной безопасности. Прошу вас, садитесь.
Леди Лохливен последовала приглашению королевы, а Роланд по обыкновению резал мясо и прислуживал за столом. Однако, вопреки сказанному королевой, обед проходил тихо и безмолвно; любая попытка Марии Стюарт завязать общий разговор замерзала от холодной важности ответов леди Лохливен. В конце концов получилось так, что королева, которая гордилась своим умением вести любезную беседу и считала, что в данном случае она идет на уступки своей гостье, почувствовала себя оскорбленной необщительностью леди Лохливен. Обменявшись многозначительными взглядами с леди Флеминг и Кэтрин, она слегка пожала плечами и больше не прерывала молчания. После продолжительной паузы леди Дуглас сказала:
— Я замечаю, ваше величество, что нарушаю веселье вашего почтенного круга. Прошу извинить меня, но я вдова, одиноко несущая бремя своего опасного положения; преданная моим собственным внуком, обманутая слугой, вряд ли я была достойна вашего милостивого приглашения отобедать с вами за одним столом, где от гостей, по-видимому, ждут остроумия и умения развлечь общество.
