— В истории каждой цивилизации, — подал голос молчавший до сих пор писатель-романист Эльягу Моцкин, — должны были быть свои евреи, и свой фараон, и свой Синай?
— И свой Моше рабейну, — подхватил доктор Фрайман. — Именно об этом и идет речь.
— Фу! — сказал министр по делам религий и проголосовал против, когда мы решали вопрос о вмешательстве в альтернативы. Для него Моше рабейну мог существовать лишь в единственном числе.
Со счетом 6: 1 победил научный, а не религиозный подход. Я понимаю, что, если бы проблемой занимался Совет мудрецов Торы, счет был бы противоположным.
Операция «Моше рабейну» началась.
* * *
Прежде всего директор Рувинский потребовал, чтобы мы сохраняли полную секретность. Пришлось согласиться, поскольку на самом деле требование исходило от руководства ШАБАКа.
Затем мы лишились общества господина Бен-Натана, чувствительная душа которого не могла вынести употребления всуе имени великого Моше. Честно говоря, после его ухода мы вздохнули свободно, поскольку могли не выбирать выражений, обсуждая детали операции.
— В подборе миров, — сказал доктор Фрайман, — будут участвовать Павел Амнуэль и Эльягу Моцкин, поскольку здесь нужен не столько рационалистический подход физика, сколько эмоциональный взгляд писателя. А затем наступит очередь Рона Шехтеля, который уже семь лет работает оператором в институте у Рувинского и съел на просмотрах альтернатив не один десяток собак.
— Я тоже немало собак съел, — возразил я. — И для моей «Истории Израиля» совершенно необходимо, чтобы лично я…
— Обсудим потом, — прекратил прения директор Рувинский. — Когда вы сможете приступить к отбору миров?
— Сейчас же, — заявил Рон Шехтель, и это была первая фраза, произнесенная им в тот день.
— Конечно, зачем ждать? — согласился я.
— Давайте сначала пообедаем, — предложил Эльягу Моцкин. — А то неизвестно, когда еще нам придется поужинать…
С желудком не поспоришь. Мы вошли в главную операторскую института спустя час.
* * *
Вы понимаете, надеюсь, что я раскрываю сейчас одну из самых секретных операций в истории Израиля? Поэтому не нужно обижаться и писать разгневанные письма в редакцию, если окажется, что я скрыл кое-какие детали. Не обо всем еще можно поведать миру — например, вам придется поверить мне на слово: стратификаторы, установленные в Институте альтернативной истории, действительно, способны отбирать любую точку в любой альтернативе, где бы эта точка ни находилась — в галактике Андромеды или на Брайтон-Бич. Время тоже значения не имеет — лишь бы именно в это время кто-то где-то сделал какой-то решительный выбор (выбор «чай или кофе» на крайний случай годится тоже). Если вы полагаете, что Эйнштейн от таких утверждений переворачивается в гробу, то вам тоже предлагается на выбор альтернатива: либо поверить, что теория относительности здесь ни при чем, либо обратиться за разъяснениями к доктору Фрайману, и он угостит вас такой порцией высшей математики вперемежку с теорией физики единых полей, что вы пожалеете о своих сомнениях.
Итак, мы трое — Шехтель, Моцкин и я — налепили на виски датчики, уселись в операторские кресла и начали обзор миров, подошедших к осознанию идеи единого Бога.
* * *
Сначала стратификатор выбросил нас на берег какого-то моря (а может океана), вода в котором была красного цвета — впрочем, это наверняка была не вода, а какой-нибудь кислотный раствор, но я по привычке употребляю земные термины. Береговая линия была изогнута дугой, и красные волны разбивались об огромные зеленые валуны, которые на второй взгляд оказались живыми существами с коротенькими ножками. В оранжевом небе висело ярко-зеленое солнце (спектральный класс О6 — подсказал Рон Шехтель).
Мы — все трое — стояли на одном из живых валунов, и я с душевным смятением подумал, что, возможно, попираю ногами именно то существо, которому в этом мире предстоит высказать идею единого Бога.
— Нет, — сказал Шехтель, поняв мое состояние. — Приборы показывают, что разума в камнях нет, это что-то вроде наших кораллов.
Я немедленно пнул «коралл» ногой и получил в ответ удар электрическим током, отчего непроизвольно вскрикнул — крик мой эхом пронесся от горизонта до горизонта, повторенный каждым камнем на свой лад.
— Спокойно, — сказал Шехтель. — Вон, гляди, аборигены.
Группа из десятка существ направлялась к берегу. Аборигены были что надо: под четыре метра ростом, ног у них, по-моему, было три, если, конечно, третья нога не была на самом деле чем-то совсем иным, а голова покоилась на широких плечах подобно мячу на плоской тарелке. Рук я не разглядел — возможно, аборигены прятали руки за спиной. А возможно, вообще обходились без рук вопреки указаниям господина Энгельса.
— И это разумные существа, поверившие в единого Бога? — с отвращением спросил писатель-романист Эльягу Моцкин.
— Именно так, — подтвердил Шехтель. — Если приборы не врут, здесь есть множество племен, верящих в такое количество разных богов, что перечисление заняло бы слишком много времени. А эти вот решили, что Бог един, и потому их изгнали.
— Бедняги, — прокомментировал Моцкин. — У них еще нет своего Моше, а уже начался галут.
— Поговорим, — спросил Шехтель, — или отправимся дальше? Миров много, а времени в обрез.
— Запиши в память, и отправимся, — сказал я.
Валун, на котором я стоял, покрылся желтыми пятнами, и я испугался, что меня опять ударит током.
* * *
Следующий мир оказался более приятным на вид. Стратификатор перенес нас на лесную поляну, покрытую высокой травой. Стометровые деревья возносили к фиолетовому небу свои мощные кроны. Солнце здесь было золотистым и крошечным — почти звезда. Деревья были коричневыми, кроны серыми, трава — как и положено, зеленой. Я собрался было сорвать травинку, чтобы рассмотреть ее поближе, но во-время отдернул руку, потому что Рон Шехтель сказал:
— То, что мы принимаем за деревья — это аборигены, еще не принявшие единого Бога. А то, что нам кажется травой — это те разумные, кто поверил, что Бог един. Им-то и должен вскоре явиться Создатель и даровать заповеди.
— С ума сойти! — воскликнул Эльягу Моцкин, который как раз собирался улечься на траве и принять солнечную ванну. — Но это же растения! У них нет ног! Я уж не говорю о голове и мозгах!
— Вместо ног у них корни, — сказал Шехтель. — А мозг распределен равномерно по всему телу. Поэтому, кстати, местные аборигены очень живучи.
Мне казалось, что трава росла густым ковром, я не мог бы сделать ни шагу, не примяв или не раздавив какой-нибудь стебель. Становиться убийцей у меня не было желания, и я застыл подобно памятнику.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
