А крова ты, благородный мессер, так и не получил, мрачно напомнил он себе. Уже совсем стемнело, одинокий хутор посреди леса жарко манил светящимися окнами, но Марвин уже знал, что и сегодняшнюю ночь проведёт под открытым небом. Уже шестую ночь. Неделю назад он покинул Мекмиллен, углубляясь всё дальше в глушь северных чащоб. И с каждым днём становилось всё холоднее, несмотря на то, что горы остались восточнее. Марвин к ним не приближался — он шёл единственным путём, которым, как он полагал, могли пойти отряды Мессеры. Севернее, не очень далеко, находился форт, в котором она держала временный гарнизон, копивший силы до весны, чтобы, едва сойдёт самый глубокий снег, ринуться на столицу, словно сходящая с гор лавина. Теперь Марвин понимал, что мысль убрать герцогиню до весны была не столь уж глупа. Однако он по-прежнему был уверен, что идея отправить на это дело именно его могла прийти в голову только такой женщине, как Ольвен… а Ольвен, несмотря на все её недостатки, всё же не была идиоткой.
Когда Марвин думал об этом, что-то напрягалось в нём, и внутренний голос предупреждал, что не его дело рассуждать о том, зачем да куда его послали, коль уж приказ отдан. Но тогда же он вспоминал, как кривил губы его учитель, мессер Лорак, жалуясь отцу, что хотя юный Марвин показывает небывалые успехи в области фехтования, безоружного боя и светского этикета, мозгов у него не намного больше, чем у его коня. Отец огорчался, а Марвин ухмылялся про себя: мессеру Лораку было невдомёк, до чего сметлив конь Марвина. Но, внутренне не соглашаясь с мнением учителя, Марвин тем не менее никогда не пытался это мнение опровергнуть. Ему было довольно того, что никто не мог оспорить его право быть одним из первых рыцарей, и уже одно это подарило ему достаточно врагов и просто достойных противников. Тягаться с кем-либо по части ума Марвину и в голову не приходило.
Но иногда, время от времени, он думал о всяких вещах, о которых вовсе не полагалось думать юному костолому с куриными мозгами, каковым его когда-то заклеймил учитель. О мыслях своих он никому не рассказывал — да его и не спрашивал никто, с чего бы? Но это порой был отличный способ забыться и не чувствовать холода, голода, боли… а иногда — стыда и страха. И теперь, чувствуя, как ледяной ветер обдирает сведённое морозом лицо, Марвин думал, кому и зачем он принёс себя в жертву, бросив всё и отправившись выполнять приказ короля, не имевший на самом деле никакого смысла. Если бы даже Марвину и удалось обнаружить герцогиню, он вряд ли смог бы убить её — проклятье, да он даже с горсткой крестьян справиться не в состоянии, как только что выяснилось. И не потому, что он плохой воин — треклятье Ледоруба, он очень хороший воин! — а потому, что ему не хватает чего-то ещё… чего-то такого, названия чему он не мог подыскать, но сущность понимал слишком хорошо. Именно это было нужно, чтоб убить Ив из Мекмиллена. Чтобы бросить на погибель её тонущего сына, чтоб размозжить о камень чернявую голову Рыси, чтоб задушить оруженосца Лукаса Джейдри… чтобы убить самого Лукаса. Решимость? Отчаянность? Подлость? Как ни назови — но этого не было, и Марвин не знал, горевать ему или радоваться. Да, конечно, если б он нашёл в себе достаточно духу, чтоб вырезать весь этот хуторок, сейчас сидел бы у камина в тепле да хлебал горячее вино. Но был бы он счастлив от этого, Марвин сам не знал.
«Надо, что ли, попробовать как-нибудь, хотя бы чтоб узнать», — подумал Марвин и передёрнулся от отвращения.
Он обогнул пригорок, отделявший хутор от леса, и развёл костёр с подветренной стороны. Отсюда был виден дымок, поднимавшийся из трубы на крыше хутора, так что и на хуторе дым от его костра наверняка заметят, ну и пусть. Может, хоть совесть заест, что оставили человека за дверью в морозную ночь. «Попрошайкино отродье»… Да это же он о короле Артене, запоздало понял Марвин. Люди на этом хуторе верны герцогине. «Что ж, — мстительно подумал Марвин, — когда мы придём сюда войском будущей весной, я надеюсь, командующий прикажет спалить тут всё дотла. Но будь я проклят, если сделаю это сам, теперь… хотя, наверное, должен. В конце концов, ведь они язычники, и только что на моих глаза они осквернили священную Длань».
Марвин вздохнул и полез в карман за флягой — там ещё оставалось немного на дне. Из головы у него не шла та замарашка, что притащила «лапу» («Единый всемилостивый», — с содроганием подумал Марвин и осенил себя святым знамением). Забитая такая, напуганная… может, и не при своём уме. Но отца боится. А что ей делать-то? Она ж помрёт без него в считанные дни. Марвин почувствовал укол жалости — не к девочке, а ко всем слабым и убогим, вынужденным мириться с ересью и мятежом, в которых их растили родители. «Нет, — решил про себя Марвин, — я не стану жечь этот хутор, даже если мне прикажут. Я лучше убью всех мужиков, а женщин и детей отведу в ближайший храм Единого. Там они получат и заботу, и кров, а главное, там их души очистят от скверны, которой они отравлены…»
Что? Что это ты несёшь, Марвин из Фостейна? А ну-ка? Ты не станешь жечь хутор, даже если тебе прикажут? А не предательство ли это? Не бунт ли? Не дезертирство? И тут же — будто лбом о каменную стену приложился — искрами сверкнуло в памяти тело юного Робина, качающееся на нижней ветке дерева… Не дезертирство ли? И о чём думал Робин, когда бежал? Только о том, что боялся, или о том, что хотел разыскать Птицелова, или ещё о чём-то, о чём уже никому никогда не узнать?..
Марвин сердито заморгал, стряхивая с ресниц снег, и только тогда понял, что снова припустила метель. Ветер пока не очень свирепствовал, но язычки костра были низкими и слабыми. Марвин придвинулся к огню поближе и сжался под нерешительной лаской теплого воздуха, гадая, лучше ли задремать в тепле и свалиться во сне в костёр, или замёрзнуть на безопасном расстоянии от него. Потом снова вспомнил о фляге, полез за ней — и не нашёл. Проклятье, и когда только выскользнула? Марвин дважды перерыл карманы, но фляги не нашёл — только комок пропитанной кровью парусины, невесть как попавший в карман. Марвин мгновение держал его в руках, недоумённо разглядывая, а потом вспомнил и, развернув ткань, вынул мятую потемневшую бумагу с выведенными на ней расплывающимися строчками. Красноватый свет пламени освещал бумагу, и Марвин стал читать, хотя помнил наизусть каждое слово. Память у него всегда была отменная — уж на это-то даже его учитель никогда не жаловался.
Здравствуй.
Я надеюсь, ты в порядке и добром здравии. У меня есть кое-какая работа для тебя. Думаю, тебе понравится.
«Любопытно, ей и впрямь понравилось?» — подумал Марвин, скользя взглядом по строкам, но осознать их смысл уже не успел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
