Пробовали мы убедить наше командование оставить на фронте завесу и отвести хотя бы половину корпусов в общий резерв с целью скрыть наши планы в случае перехода в наступление и парировать контрударом наступление или обход противника. Так требовала наука. По-видимому, наша критика дошла до Куропаткина, так как однажды за воскресным обедом у него в палатке (после мукденского поражения он стал проще и приглашал нас, генштабистов, к своему столу) он обратился ко мне:
- Игнатьев! Познакомили бы вы меня с песнями, что распевали вчера под гитару!.. Вы не смущайтесь, я рад, когда молодежь веселится. Это мне работать не мешает. Один немецкий профессор сказал: "Назови того дураком, кто сможет писать, когда над его головой играют на рояли". А мне хоть поставь под окном шеренгу барабанщиков, я все равно буду работать.
Воцарилось гробовое молчание, но сидевший против Куропаткина протоиерей Голубев не выдержал и подобострастно заметил:
- Ваше высокопревосходительство, ошибался немецкий профессор!
Куропаткину осталось только принять самому участие в общем смехе.
А в следующее воскресенье, выходя из-за стола, Куропаткин уже прямо спросил со снисходительно-величественной улыбкой:
- Ну, что же, молодежь, вы всё продолжаете верить большим книгам?
В ожидании прибытия новых и новых корпусов наступательные планы не шли дальше обширных докладов, но зато на подготовку к обороне мы не скупились ни в силах, ни в средствах. В этом отношении смена главнокомандующих не оказала никакого влияния, и на случай отступления строились кроме сыпингайских позиций еще несколько промежуточных чуть ли не до реки Сунгари - верст на триста.
Однажды Линевичу пришло в голову осмотреть укрепленную позицию у Куачендзы, верстах в пятидесяти в тылу нашего расположения, но случайно ни одного из руководителей работ налицо не оказалось.
На небольшой железнодорожной станции, куда я срочно был послан Эвертом, я застал собравшимся уже целый ареопаг генералов и полковников 2-й армии, ожидавших прибытия поезда главнокомандующего. Меня как единственного представителя 1-й армии поставили отдельно на правом фланге, и я уже предчувствовал неминуемый скандал: ознакомившись лишь со схемой позиций, я на рассвете успел обскакать только ближайшие к железной дороге два-три форта.
На счастье, "папашка" Линевич, сев на коня, направился сперва на участок 2-й армии, вправо от дороги, и я успел разобраться, в чем будет заключаться осмотр.
- Ну, уж ижвините! Шавсем општрела нет,- шамкал "папашка", вылезая на банкет.
Генералы, взяв под козырек, доказывали, что этот фас форта не предназначается для дальнего обстрела.
- Не шпорьте, не шпорьте,- настаивал "папашка". У генералов душа уходила в пятки.
- А это што? Вода в окопах? Бежображие! Начальство не жаботится о шалдате! - цитировал "папашка" модные словечки "Нового времени".
Дожди только что прошли и действительно залили окопы.
"Ну,- думаю,- у нас, наверно, тоже стоит вода!"
Долго еще старался наш старик показать свой талант, критикуя представителей 2-й армии, которые сделали большую ошибку, развернув перед высоким начальством громадную схему: на ней во всех деталях были показаны направления артиллерийского и ружейного огня, мертвые пространства, паутина окопов. Во всем этом лабиринте начальство разбиралось туго.
Наконец Линевич подозвал меня и приказал вести его на участок нашей армии. Урок, полученный мною у соседей, не прошел даром.
- Ну, а как општрел? - спросил "папашка" на первом же форту, ничуть не отличавшемся от фортов 2-й армии.
- Ay нас, ваше высокопревосходительство, все основано на перекрестном огне! - отрапортовал я.
- Жамечательно,- обрадовался Линевич слову "перекрестный", и я, не развертывая схемы, без труда доказал, что поистине противнику некуда будет укрыться.
- А что касается воды во рвах, так у нас это предусмотрено: сделаны стоки, и она постепенно стекает.
- Пожвольте, пожвольте пошмотреть.- Старик нагнулся, рассматривая воду; его примеру последовали все окружающие.
- Течет,- говорю я, сам не очень веря своим словам. На счастье, день был ветреный, и легкая зыбь покрывала поверхность воды.
- Течет, ваше высокопревосходительство, течет,- выручил меня какой-то доброжелатель из 2-й армии.
- Вот Алекшей Николаевич{9} вшегда о вшем подумает,- заключил Линевич.Передайте, капитан, мое полное удоволыштвие и поклон вашему командующему.
После такого успеха оставалось только поскорее вернуться восвояси.
* * *
Наше "мирное" житье на сыпингайских позициях было омрачено вестью о разгроме нашего флота в Цусимском проливе.
Цусима - пример доблести и исполнения воинского долга русскими моряками.
Цусима - позор для всего государственного строя царской России.
Цусима - смерть для тысяч бесстрашных сынов русского народа.
Цусима - одно из крупнейших звеньев в истории русской революции, построившей новую жизнь в моей стране.
Флот, как и армия, оказался неподготовленным к великому испытанию. Жутко было узнать впоследствии, что большинство офицеров уходило из Кронштадта, с твердым сознанием своей обреченности. Конечно, они не могли подозревать многого, что открылось им в самом бою: японцы громили их бризантными снарядами, сносившими все управление кораблями, и обращали суда в пылающие костры, тогда как наши бронебойные снаряды не причиняли врагу серьезного вреда. Но все моряки наши знали, что, кроме четырех современных броненосцев, пары крейсеров да десятка миноносцев, вся остальная эскадра представляла разношерстную армаду старых "самотопов" до увеселительной великокняжеской яхты включительно; ради экономии на угле флот в учебные плавания ходил мало, а ради экономии на снарядах стрелял в мирное время еще меньше; отпускавшиеся средства шли широким потоком в карманы подрядчиков и акционерных обществ как русских, так и иностранных. Большая часть личного состава эскадры ознакомлялась со своими кораблями, а подчас и с самим морским ремеслом только на походе. Наконец, инициатива посылки эскадры Рожественского принадлежала не морскому министерству, а новоявленным безответственным стратегам из "Нового времени", вроде Кладо.
К сожалению, во главе старого флота большинство адмиралов было еще парусниками, и потому новейшей паровой технике, бурно расцветшей в конце прошлого века, уделялось весьма мало внимания.
- Это дело механиков,- говорили морские офицеры; к механикам они относились с высоты лейтенантского величия.
Стоявший во главе флота генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович как лицо императорской фамилии не был ответственен перед законом. Правда, из всей семьи Романовых это был самый одаренный и вообще неглупый человек. Но, как и все его родичи, он считал Россию романовской вотчиной и заниматься ею было ему противно: больно уж эта вотчина была темной и бескультурной. Великий князь предпочитал жить на ее счет, но вдали от нее в беззаботном Париже. Сколько было сказано слов и пролито чернил, чтобы доказать необходимость устранения безответственных великих князей от управления ведомствами, но царизм так и не смог разрешить этого вопроса.
