— Какой-нибудь населенный пункт между нами и Геок-Тепе есть? — спросил Скобелев.
— Янги-кала, — ответил Гродеков. — Не исключено, что текинцы его хорошо укрепили.
— Вот это мы и проверим, — усмехнулся Михаил Дмитриевич. — Направление марша — Янги-кала!
Гродеков отдал команду, и ротные колонны развернулись, как на параде. Среди наблюдавших текинцев началось бурное движение, и они весьма быстро перестроились в угрожающий фронт.
— Кажется, нас собираются атаковать, — сказал Гродеков.
— Вы знаете, что делать, Николай Иванович, — усмехнулся Скобелев. — Продолжать движение, при атаках действовать, как на учениях к парадам. Предупредите оркестры, что именно от них должны отныне поступать команды.
Текинцы, до сей поры с наивным любопытством наблюдавшие за продвижением русских войск, сразу же изменили свое поведение, как только пехотные колонны свернули на направление, ведущее к Янги-кала — последнему населенному пункту перед Геок-Тепе. Михаил Дмитриевич предполагал, что именно так они и поступят при условии, что Янги-кала ими укреплена плохо или не укреплена вообще. Те восемь сотен пехотинцев, что были у него под рукой, никак не могли взять сколько-нибудь укрепленное селение — оттого текинцы и приняли единственно правильное решение: атаковать русских на марше.
Текинцы ринулись в стремительную конную атаку лавой, яростно что-то выкрикивая и размахивая шашками. Русские колонны спокойно продолжали движение им навстречу, четко, как на параде шагая под не умолкающие марши оркестров. Однако как только всадники приблизились на расстояние картечного огня, оркестры тут же замолчали, громко пропели трубы и роты остановились. Но лишь на время, которое понадобилось им, чтобы разомкнуться первым ротным шеренгам, открывая просвет для спрятанной артиллерии. И как только это произошло, орудия на руках сразу же были выдвинуты на линию огня. Один за другим прогремели два картечных выстрела, сбивших, смявших и расстроивших стремительную конную атаку противника. Текинцы развернули коней и бросились врассыпную, а ротные ряды, сделав шаг вперед, тут же сомкнулись, пряча орудия. Вновь грянули марши, и солдаты дружно шагнули вперед.
— Отлично, — удовлетворенно сказал Скобелев. — Продолжайте в том же духе и в том же направлении, Николай Иванович. А я тем временем объеду крепость. Со мною прошу следовать инженера Рутковского, двоих топографов по его усмотрению и… И десяток казаков.
— Десяток мало, Михаил Дмитриевич, — озабоченно заметил осторожный Гродеков. — Вам не уйти от текинцев, если они вздумают вас преследовать.
— Им не до меня, — улыбнулся Скобелев. — Они бросят все силы на вас, Николай Иванович, так что будьте к этому готовы.
— Вы поступаете весьма рискованно, Михаил Дмитриевич…
— Война — вообще довольно рискованное занятие. Готовы, Рутковский? За мной.
Шесть раз текинцы бросались в стремительные конные атаки. И шесть раз роты, как на ученьях, вовремя останавливались, размыкали строй, выкатывали пушки и встречали бешено орущих всадников картечным огнем в упор. В конце концов они поняли неуязвимость русских колонн, прекратили бессмысленные атаки, но продолжали держаться в отдалении, внимательно наблюдая за продвижением русских колонн. Гродеков предполагал, что текинцы дадут ему серьезный бой на подходе к Янги-кала, но, к его удивлению, противник сдал последний опорный пункт перед Геок-Тепе без единого выстрела.
К этому времени Скобелев вернулся, успев без особых помех объехать весь периметр крепости.
— Нас обстреляли дважды из одного орудия, — сказал он Гродекову. — И дали несколько ружейных залпов. Причем из Денгиль-Тепе. Судя по всему, стреляли из английских магазинок, патронов не жалели, но нам пришлось держаться на определенном расстоянии, и укрепления Денгиль-Тепе осмотреть не удалось. Придется нам хорошенько подумать, Николай Иванович.
4
Млынов очнулся от близкого артиллерийского выстрела. Осознать ничего не успел, потому что болело все. Раскалывалась голова, нестерпимо жгло левое ухо, горела от боли спина, но больше всего хотелось пить. И рот, и глотка пересохли настолько, что, казалось, вот-вот полопается кожа. Он ничего не мог вспомнить и, вероятно, так бы и не вспомнил, вновь провалившись в сухой горячий бред, если бы вскоре не расслышал второго выстрела. Странно, но именно он вернул ясность его сознанию. Капитан осторожно прикоснулся к ноющему левому уху, ощутил пальцами ком грязи вместо него и отчетливо вспомнил, как его ухо отсекли одним взмахом хорошо отточенного кинжала. И даже не перевязали, а жестоко били палками по спине, пока он полз к выходу.
Потом он, вероятно, потерял сознание, потому что никак не мог вспомнить, каким образом оказался в глухом глинобитном сарае, свет в который проникал лишь из редких выбоин под камышовой крышей. Но его, по счастью, бросили на левый бок, пыль залепила рану, и кровь теперь лишь сочилась сквозь липкую грязь. Ломило все тело, кружилась голова, мучительный сухой ком в горле не давал сосредоточиться, но он все же заставил себя сесть. А потом, скопив силы, исползал весь пол, но так и не нашел даже плошки с глотком воды.
И все же от того, что он двигался, ему стало несколько лучше. Во всяком случае, память, разорванная на куски провалами, когда он терял сознание, постепенно восстанавливалась, создавая более или менее цельную картину недавнего прошлого.
На него напали двое в тесном и пустынном переулке, когда он возвращался домой с базара. Вероятно, их было трое, если не больше, потому что внезапный удар по голове он получил сзади и сразу же потерял сознание. А очнулся от сухого удушья, из-за которого мучительно першило в горле. Пришел в себя в полной темноте, ощущая почему-то, что все его тело плавно раскачивается вдоль: голова-ноги, голова-ноги… Хотел шевельнуться, но не смог, и сразу сообразил, что крепко-накрепко перевязан веревками, плотно закутан в войлочную кошму и приторочен к верблюжьему боку. И плавно раскачивается в такт его равномерной корабельной походке. А кошма была старой, пропитанной многолетней пылью, с лысеющим ворсом. И эти частички ворса проникали в горло и легкие при каждом вздохе, вызывая мучительный кашель.
Тогда он вскоре вновь потерял сознание от боли в голове, недостатка воздуха и мучительного кашля. И пришел в себя только от воды, которую щедро выплеснули ему в лицо.
Он лежал на ковре в богато убранном шатре. Веревки, сплошь опутывающие тело, были разрезаны, и он осторожно пошевелил руками.
— Живого довезли!
Сказали на местном наречии, Млынов его понимал, но вида не подал. Прохрипел по-русски:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
