пребывал в сознании, что с ним происходит понимал, знал о своем диагнозе. Ну и перспективы он, конечно, тоже сознавал.
Старика давно было пора сажать на наркоту, однако в этом-то и заключалась дикость ситуации. Больной жил не один — при пятидесятилетней незамужней дочери. Женщина, всерьез подвинутая на религиозной почве, оказалась яростной противницей наркотиков. Страдания отца ее не убеждали: Господь терпел и всем другим велел, в муках человек рождается и в муках умирает, и что Всевышний на роду кому-то написал, то всё без знаков препинания правильно. Что характерно, против остальных, неэффективных в данном случае, лекарств она не возражала: анальгин, так надо понимать, наш Бог благословил, а вот морфины-омнопоны — от лукавого. У старых дев бывает; тоже жизнь…
Совести религия не заменяет, вся религиозность без ума чревата подлостью. Впрочем, подоплека там могла быть вовсе не религиозная: мало ли за что могла бы захотеть так «отблагодарить» родителя дочурка? Не исключено, что даже и за дело. А почему бы нет? В чужой семье иной раз как в душе́ — в потемках иногда такие черти водятся!
Как бы там ни было, страдающий старик, несмотря на нарастающие боли, дочери перечить не решался. По закону при таком раскладе мнение врача в расчет не принимается.
(На практике подобный терроризм в семье — явление вполне распространенное. У Эдички так и не получилось связно объяснить, что конкретно в этой ситуации его задело за живое. Тем не менее что-то в нем определенно срезонировало: неурядицы ли в собственной семье, ощущение по жизни схожей безнадежности, еще что-либо. Не исключено, реакция Хазарова была вообще по сути алогична, как у многих героинзависимых людей. Каких только химер не прячет подсознание…)
Иначе или так, больной был обречен на каторжное умирание. Дед, ясно, перспективы сознавал — и очень даже ясно сознавал. Поэтому, когда старик, оставшись с доктором наедине, вполголоса заговорил об эвтаназии, Эдичка не слишком удивился.
На подробности Хазаров был довольно-таки скуп, но картинка в общем представлялась. Может быть, старик заговорил примерно так: «Сынок, ты можешь сделать так, чтобы я не мучился? вообще не мучился, совсем, ты понимаешь?» Вполне возможно, Эдик возразил: «Не могу, я не имею права». Наверное, старик был убедителен: «Ты не думай, я ведь заплачу́, у меня от дочери кое-что припрятано…»
Вероятно, было как-то так, возможно, впрочем, как-то и не так — Хазаров, главное, в итоге согласился. Дельце оказалось на поверку не особо хлопотным. По квартире кое-как старик передвигался и входную дверь открыть был в состоянии. Эдичка пришел (приватно, разумеется), когда он был заведомо один. Остальное было делом техники: загрузив сознание пациента психотропами, Хазаров медикаментозно (кстати, безболезненно) остановил ему дыхание и — собственно, и всё. Оставалось лишь благополучно выйти из квартиры, заперев входную дверь ключами старика, о которых дочь давно забыла. Труда это большого не составило.
На эвтаназии Хазаров заработал пятьсот долларов.
Отложил себе старик на черный день…
Может быть, не стоило бы так подробно говорить об этой эвтаназии — дело по большому счету, в общем-то, житейское, обошлось — и всё раз обошлось. И тем не менее Хазаров был по-своему принципиально прав, поведя отсчет своим смертям отсюда. Как-то слишком уж легко и необременительно случилось у него отправить человека на тот свет — как-то слишком, даже как-то слишком.
Навряд ли это — только это — обстоятельство толкнуло Эдичку Хазарова еще на один шаг, однако же его оно изрядно облегчило. И если в предыдущем эпизоде Яна (то есть я) была бы из последних, кто в душе́ бы осудил доктора Хазарова, то следующий случай в Эдичкиной «практике» оправдать она бы не смогла… да и нуждался ли теперь Хазаров в чьем-то оправдании?
История была там такова.
Хазаров, будучи врачом отнюдь не бестолковым, подрабатывал иной раз частной практикой. В общем-то, вполне обычный приработок, строго говоря, противоправный, но среди на что-нибудь пригодных «неотложных» докторов весьма распространенный. Многим пациентам, право, проще неофициально находить себе универсального врача по средствам, нежели стоять в очередях в бесплатных поликлиниках — или же лечиться в платных медучреждениях, многократно переплачивая за официоз.
Нюанс тут часто в том, что лекарь, только-только нарабатывающий себе репутацию, не может быть особо привередливым в выборе клиентов. А неразборчивость, известно, чревата — среди разных страждущих порой попадаются и люди, выражаясь очень мягко, странные.
С одним таким клиентом Эдичка и вляпался. Начиналось всё вполне традиционно и цивилизованно. Как-то на дежурстве он попал на вызов к старичку, сделал всё необходимое, откланялся. Пациент был вроде бы доволен, лечение, очевидно, впрок пошло, у Эдички рука на старика оказалась легкая. Во всяком случае, вызывая в следующий раз, клиент просил прислать к нему конкретно доктора Хазарова. Так у них и завязались отношения.
Жил этот старичок один, для пенсионера был неплохо обеспеченным. Материально человеку помогали родственники — помогали, но не более того, никак иначе в жизни старика участия они не принимали. В любой семье опять же, как в душе́…
Пожалуй, Эдичке бы стоило уже насторожиться и не принимать так сразу предложение старика полечить его системно частным образом. Впрочем, ради справедливости следует признать, что на первый взгляд всё выглядело в общем-то нормально. С профессиональной точки зрения там было с чем работать: застарелая стенокардия, атеросклероз, гипертония — типичный, словом, возрастной набор, который до конца, естественно, не лечится. Старость исцеляется, увы, сугубо радикально, остальное же при надлежащей терапии может быть успешно скомпенсировано. Этим честно Эдичка и занялся.
Довольно скоро Эдик пожалел о своем решении. Пациентом старичок оказался исключительно неблагодарным, проявил себя законченным занудой и брюзгой. Предписания врача он сплошь и рядом просто игнорировал, дергал Эдичку по поводу и без, результатов требовал немедленно. Платил при этом он сугубо неохотно и как-то унизительно, как будто Эдик у него одалживался. Тот еще типаж; ничуть не мудрено, что те же родственники от него предпочитали быть на расстоянии.
Самое разумное, что Эдичка мог сделать в данной ситуации, это отказаться от такого пациента. Так он и попытался поступить.
Однако же, увы, не тут-то было. Старичок повел себя, как паучок, уверенный, что муха из его сетей никуда не денется. Старикан отлично понимал, что частная хазаровская практика не вполне законна, и решил его на этом поприжать. Для начала он пообещал нажаловаться на Хазарова начальству «неотложной помощи», а после вовсе пригрозил судом, причем похоже было — не впустую. Ну а требовал дедок всего-то ничего: чтобы Эдичка и дальше продолжал обслуживать его капризы, но уже
