В это время542 большой мрамор для Нептуна был привезен по реке Арно, а затем доставлен по Гриеве543 на дорогу; в Поджо а Кайано, чтобы лучше можно было доставить его во Флоренцию по этой ровной дороге, куда я и поехал его посмотреть. И хоть я и знал достоверно, что герцогиня личным своим покровительством сделала так, что его получил кавалер Бандинелло, не из зависти, которую бы я питал к Бандинелло, но движимый жалостью к бедному злополучному мрамору, — заметьте, что какая бы то ни было вещь, каковая подвержена злой участи, если кто-нибудь ищет ее избавить от какого-либо очевидного зла, то случается, что она впадает во много худшее, как сказанный мрамор в руки Бартоломео Амманнато544, о каковом будет сказана правда в своем месте, — когда я увидел этой прекраснейший мрамор, я тотчас же взял его высоту и его толщину во все стороны и, вернувшись во Флоренцию, сделал несколько подходящих моделек. Затем я поехал в Поджо а Кайано, где были герцог и герцогиня, и принц, их сын; и застав их всех за столом, герцог с герцогиней кушали отдельно, так что я начал занимать принца. И когда я позанимал его долгое время, то герцог, который был в комнате тут же по соседству, меня услышал, и с великим благоволением велел меня позвать; и когда я явился перед их светлости, то со многими приветливыми словами герцогиня начала беседовать со мной; за каковой беседой я мало-помалу начал беседовать об этом прекраснейшем мраморе, который я видел, и начал говорить, как их благороднейшую Школу их предки сделали такой преискусной единственно тем, что заставляли состязаться всех искусников в их художествах; и этим-то искусным способом и сделаны чудесный Купол545, и прекраснейшие двери Санто Джованни, и столько других прекрасных храмов и статуй, каковые создают венец стольких искусств их городу, каковой от древних доныне никогда не имел равных. Тотчас же герцогиня с досадой мне сказала, что она отлично знает, что я хочу сказать, и сказала, чтобы в ее присутствии я никогда больше не говорил об этом мраморе, потому что я ей делаю этим неприятность. Я сказал: “Так я вам делаю неприятность, когда хочу быть стряпчим ваших светлостей, делая все, что можно, чтобы они были лучше обслужены? Посудите, государыня моя: если ваши высокие светлости согласятся, чтобы каждый сделал по модели Нептуна, то, хотя бы вы и решили, что получит его Бандинелло, это будет причиной тому, что Бандинелло ради чести своей примется с большим старанием делать красивую модель, нежели он то будет делать, зная, что у него нет соперников; и таким образом вы, государи, будете много лучше обслужены, и не отнимете духа у даровитой Школы, и увидите, кто возбуждается к добру, я говорю — к хорошему роду этого чудесного искусства, и покажете, что вы, государи, его любите и понимаете”. Герцогиня в великом гневе мне сказала, что я ее извел и что она хочет, чтобы этот мрамор достался Бандинелло, и сказала: “Спроси у герцога, вот и его светлость хочет, чтобы он достался Бандинелло”. Когда герцогиня отговорила, герцог, который все время молчал, сказал: “Вот уже двадцать лет, как я велел добыть этот прекрасный мрамор нарочно для Бандинелло, и потому я хочу, чтобы Бандинелло его получил и чтобы он был его”. Тотчас же я повернулся к герцогу и сказал: “Государь мой, я прошу вашу высокую светлость, чтобы она сделал мне милость сказать вашей светлости несколько слов в услужение ей”. Герцог мне сказал, чтобы я говорил все, что я хочу, и что он меня выслушает. Тогда я сказал: “Знайте, государь мой, что этот мрамор, из которого Бандинелло сделал Геркулеса и Кака, он был добыт для этого удивительного Микеланьоло Буонарроти, каковой сделал модель Самсона с четырьмя фигурами, каковой был бы самой прекрасной работой в мире, а ваш Бандинелло добыл из него две фигуры только плохо сделанные и все заплатанные; поэтому даровитая Школа до сих пор кричит о великой обиде, которая учинена этому прекрасному мрамору. Мне кажется, что к нему было привешено больше тысячи сонетов, в поношение этой стряпни, и я знаю, что ваша высокая светлость отлично это помнит. И поэтому, доблестный мой государь, если эти люди, которые имели об этом заботу, были настолько невежественны, что отняли этот прекрасный мрамор у Микеланьоло, который был добыт для него, и отдали его Бандинелло, каковой его испортил, как мы видим, о, неужели, же вы потерпите, чтобы этот еще гораздо более прекраснейший мрамор, хоть он и Бандинелло, каковой его испортил бы, не дать его другому искусному человеку, который бы вам его устроил? Велите, государь мой, чтобы каждый, кто хочет, сделал модель, а затем пусть все они будут открыты перед Школой, и ваша высокая светлость услышит то, что говорит Школа; и ваша светлость, с этим своим здравым суждением, сумеет выбрать лучшую, и таким образом вы не выбросите ваших денег, а также не отнимете художественного духа у столь чудесной Школы, каковая сейчас единственная в мире; в чем вашей высокой светлости одна лишь слава”. Когда герцог преблагосклонно меня выслушал, он вдруг встал из-за стола и, повернувшись ко мне, сказал: “Ступай, мой Бенвенуто, и сделай модель, и заслужи этот прекрасный мрамор, потому что ты говоришь мне правду, и я это признаю”. Герцогиня, грозя мне головой, сердито сказала, ворча не знаю уж что; и я откланялся и возвратился во Флоренцию, потому что мне не терпелось взяться за сказанную модель.
C
Когда герцог прибыл во Флоренцию, то, ничего не дав мне знать, он явился ко мне на дом, где я ему показал две модельки, отличных одна от другой; и хоть он и хвалил мне их обе, он мне сказал, что одна ему нравится больше, чем другая, и чтобы я закончил хорошенько ту, которая ему нравится, и благо мне будет; и так как его светлость видел ту, что сделал Бандинелло, а также и других, то его светлость хвалил гораздо больше мою намного, потому что так мне было сказано многими из его придворных, которые это слышали. Среди прочих достопамятностей, которые надобно весьма отметить, было то, что когда приехал во Флоренцию кардинал ди Санта Фиоре546 и герцог повез его в Поджо а Кайано, то, проезжая, в дороге, и увидев сказанный мрамор, кардинал весьма его похвалил и затем спросил, кому его светлость его предназначил, чтобы его обработать. Герцог тотчас же сказал: “Моему Бенвенуто, каковой к нему сделал прекраснейшую модель”. И это было мне пересказано людьми достоверными; и поэтому я отправился к герцогине и снес ей несколько приятных вещиц моего художества, каковым ее высокая светлость была очень рада; затем она меня спросила, над чем я работаю; каковой я сказал: “Государыня моя, я взял себе за удовольствие сделать одну из самых многотрудных работ, которые когда-либо делались на свете; и это — распятие из белейшего мрамора, на кресте из чернейшего мрамора, и величиной оно, как большой живой человек”. Тотчас же она меня спросила, что я с ним хочу сделать. Я ей сказал: “Знайте, государыня моя, что я бы его не отдал тому, кто бы мне за него дал две тысячи золотых дукатов золотом; потому что для такой работы ни один человек никогда еще не брался за такой крайний труд, а также я бы не обязался сделать его для какого бы то ни было государя, из страха, как бы не осрамиться. Я купил себе эти мраморы на свои деньги и держал молодца около двух лет, который мне помогал; и с мраморами, и с железами, на которых оно укреплено, и с жалованьем оно мне стоит более трехсот скудо; так что я не отдал бы его за две тысячи золотых скудо; но если ваша высокая светлость желает мне сделать наидозволеннейшую милость, я ее охотно поднесу его и так; я только прошу вашу высокую светлость, чтобы она была ко мне ни неблагосклонной, ни благосклонной в тех моделях, которые его высокая светлость заказала, чтобы были сделаны к Нептуну для большого мрамора”. Она сказала с великим гневом: “Так ты ничуть не ценишь ни моей помощи, ни моей помехи?” — “Наоборот, ценю их, государыня моя; иначе почему я вам предлагаю подарить вам то, что я ценю в две тысячи дукатов? Но я настолько полагаюсь на мой многотрудный и суровый опыт, что я сулю себе снискать победу, хотя бы здесь был этот великий Микеланьоло Буонарроти, от какового, а никак не от других, я научился всему тому, что знаю; и мне было бы гораздо более дорого, чтобы модель сделал он, который столько знает, чем эти другие, которые знают мало; потому что с этим моим столь великим учителем я бы мог снискать много, тогда как с этими другими нечего снискать”. Когда я сказал свои слова, она почти рассерженная встала, а я вернулся к своей работе, торопя свою модель, как только я мог. И когда я ее кончил, герцог пришел ее посмотреть, и были с ним два посла, посол герцога феррарского и посол луккской синьории, и она весьма понравилась, и герцог сказал этим господам: “Бенвенуто действительно его заслуживает”. Тогда эти сказанные премного расхвалили меня оба, и особенно луккский посол, который был лицом образованным и ученым. Я, который отошел немного, чтобы они могли говорить все то, что им думается, услыхав, что меня расхваливают, тотчас же подошел и, повернувшись к герцогу, сказал: “Государь мой, ваша высокая светлость должна бы учинить еще одну замечательную предосторожность: приказать, чтобы, кто хочет, сделал еще одну модель глиняную, величиной как раз, как она выходит из этого мрамора; и таким способом ваша высокая светлость увидит много лучше, кто его заслуживает; и я вам говорю: если ваша светлость отдаст его тому, кто его не заслуживает, она учинит обиду не тому, кто его заслуживает, а учинит великую обиду себе самой, потому что она этим приобретет ущерб и стыд, тогда как сделав наоборот и отдав его тому, кто его заслуживает, во-первых, она приобретет этим превеликую славу, и хорошо истратит свое сокровище, и люди искусства тогда поверят, что она это любит и понимает”. Тотчас же как я сказал эти слова, герцог пожал плечами, и когда он двинулся, чтобы уходить, луккский посол сказал герцогу: “Государь, этот ваш Бенвенуто ужасный человек”. Герцог сказал547: “Он еще много ужаснее, чем вы говорите, и благо ему, если бы он не был таким ужасным, потому что у него было бы сейчас такое, чего у него нет”. Эти доподлинные слова мне их пересказал этот самый посол, как бы упрекая меня, что я не должен был так делать. На что я сказал, что я желаю добра моему государю, как его любящий верный слуга, и не умею изображать льстеца. По прошествии нескольких недель Бандинелло умер548; и считали, что, кроме его беспутств, это его огорчение, видя, что он теряет мрамор, было тому доброй причиной.
