Группа Лашевича является сейчас наиболее вредной, и удар должен быть нанесен на пленуме именно этой группе. Не только Лашевича нужно вывести из ЦК, но и Зиновьева нужно вывести из Политбюро… Лучше бить их по частям».
В этом же письме он вспомнил, не называя по имени, Крупскую, которую числил среди личных врагов: «Это будет разоружение группы Зиновьева и ликвидация зиновьевской линии за наглость в деле подготовки раскола — вспомните слова о Стокгольме на съезде!»
На пленуме ЦК Троцкий огласил «Заявление 13-ти». Его подписали вместе с ним Григорий Евсеевич Зиновьев, Лев Борисович Каменев, Надежда Константиновна Крупская, а также секретарь ЦК Григорий Еремеевич Евдокимов, члены ЦК Георгий Леонидович Пятаков и Иван Петрович Бакаев, кандидат в члены ЦК Михаил Михайлович Лашевич, члены Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Георгий Янович Лиздинь, Николай Иванович Муралов, Альвина Августовна Петерсон, Константин Степанович Соловьев, Петр Николаевич Авдеев.
Все они были очень известные в партии люди, большинство — выходцы из революционного Петрограда. Они протестовали против внезапной атаки на Зиновьева: «Вопрос этот, как совершенно ясно для всех, решался в той группе, руководителем которой является т. Сталин. Мы имеем перед собою новый этап в осуществлении давно намеченного и систематически проводимого плана».
На заседании политбюро 11 октября 1926 года, когда разбирались с оппозицией, Сталин обрушился на вдову:
— Насчет Крупской. Я не сомневаюсь, что Крупская, сознательно или бессознательно, я не берусь утверждать, в своей аналогии насчет Стокгольма первая бросила семя раскола, идею раскола на XIV съезде.
Ворошилов, как обычно, поддержал генсека:
— Правильно.
Сталин продолжал:
— Это факт. И это опасная ошибка, ибо она, эта ошибка, имеет тенденцию послужить почвой для идеологии раскола в нашей партии. Вы должны признать эту ошибку, если вы против раскола. Может быть, форма нашего условия не нравится — я не настаиваю на букве. Но отгородиться от идеологии раскола абсолютно необходимо. То, что она сказала, это идеология раскола в нашей партии.
Первый нарком финансов СССР Григорий Сокольников, который, как и надеялся Ленин, ликвидировал гиперинфляцию, стабилизировал денежное обращение (да и всю экономику) и вернул стране крепкий рубль, вступился за его вдову:
— Сталин говорил о фразе Крупской на XIV съезде партии о стокгольмском съезде. Как вы хотите повернуть дело? Имеете вы здесь в виду нанести удар Надежде Константиновне Крупской или хотите положить конец всяким возможностям истолкования фразы о стокгольмском съезде в таком направлении, которое пошло бы по линии раскола.
— Нанести удар идее раскола, — объяснил Сталин.
Сокольников считал нападки на нее несправедливыми:
— Я могу удостоверить, что никогда никто из нас не слышал, чтобы Надежда Константиновна Крупская была сторонницей раскола, чтобы она понимала свою аналогию с стокгольмским съездом так, чтобы этим оправдать создание другой партии и так далее. Ничего этого не было. Зачем выдумывать несуществующие разногласия, достаточно существующих. Поэтому мы говорим, что готовы осудить идею второй партии. Но если вы хотите, чтобы мы удостоверили, что Крупская является сторонницей раскола, мы не можем этого сделать, потому что она не сторонница раскола…
Вдову вновь атаковал Емельян Ярославский:
— Имеются листовки, которые распространяются среди беспартийных. Вот такая листовка организации «Права трудящихся». В ней выставляется целый ряд требований. Вот эти требования: «Огласить в газетах речи оппозиционных вождей — Зиновьева, Лашевича, Троцкого, Крупской. Каменева и других». Вот, товарищи, существует же эта подпольная работа…
Ярославский приравнял вдову к вождям оппозиции — и это было очень опасное обвинение:
— Насчет того, что товарищ Крупская никогда не отстаивала идеи раскола. Товарищи, конечно, открыто товарищ Крупская никогда не говорила, что она сторонница раскола. Но, подписав платформу, она берет на себя ответственность за это. Изображая партию как две фракции, она санкционирует раскол. Поскольку товарищ Крупская подписала декларацию вместе с этими товарищами, с этой руководящей группой оппозиции, ответственность падает на нее. Потому что она пыталась сослаться на пример стокгольмского съезда в защиту своей позиции. Это неслыханная борьба в истории большевистской партии против ее решений. Владимир Ильич поставил бы в первый же день вопрос об исключении вас из Центрального комитета, если бы был жив Владимир Ильич…
Зиновьеву пришлось оправдываться:
— Теперь относительно истории с Надеждой Константиновной Крупской, будто она сеяла семена раскола. Совершенно ясно, что это нужно для того, чтобы натравить, терроризировать. Мы знаем, что семена раскола не бросаются и бросаться не могут Надеждой Константиновной Крупской потому, что вы все знаете Надежду Константиновну не меньше, чем мы…
От оппозиции требовали, что называется, официальных и письменных извинений и покаяний. Зиновьев соглашался лишь уточнить формулировки:
— Конечно, если аналогия со Стокгольмом кем-нибудь толкуется так, будто нынешние наши разногласия равнозначны или похожи на разногласия между меньшевиками и большевиками, против такого «толкования» мы готовы выступить в любой момент самым резким образом.
Алексей Рыков, который председательствовал на заседании, предложил формулу:
— Всякую параллель по аналогии или угрозу раскола по аналогии со стокгольмским съездом мы категорически отвергаем.
Троцкий поставил вопрос принципиально:
— Здесь есть разногласие, но разногласие не по существу, а о том, приписать или не приписать Надежде Константиновне Крупской то, что она дала сигнал к расколу или к угрозе раскола, в этом разногласие. Разногласие не в том, похоже ли теперешнее положение в партии на положение на стокгольмском съезде, не в том, допустимо или недопустимо играть этой аналогией в целях угрозы расколом, а в том, хотела или не хотела Надежда Константиновна сказать ту мысль, которую можно истолковать как угрозу раскола. Именно поэтому мы отказываемся сказать: «Надежда Константиновна хотела выдвинуть угрозу или перспективу раскола». Эту мысль, то есть перспективу раскола, мы отвергаем категорически.
Сталин стоял на своем:
— По-моему, вообще аналогию со стокгольмским съездом надо откинуть. Это неприемлемо. Другое дело, с какой целью это сказано. Я убежден, что Крупской было поручено сказать эту вещь на XIV съезде. Крупская это не зря сказала. Она хотела будто бы поправиться потом, после своей речи, но поправилась так, что хуже вышло. Аналогия со стокгольмским съездом теперь гуляет по рядам партии. Спрашивают то и дело, что это за стокгольмский съезд… Я не против того, чтобы не упоминать здесь Крупскую, но что она ошибалась, это правильно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
