Глава 17. Распутный гей
Надо иметь смелость, чтобы быть одному.
Рудольф Нуреев
Меняя театр за театром, хореографа за хореографом, роль за ролью, Рудольф Нуреев менял также и мужчин, пускаясь из одного приключения в другое. Мог ли он существовать иначе? Вся его жизнь была обращена к танцу, и места для стабильной, «правильной» любви в ней не оставалось. Слово «стабильность» в интимном словаре Рудольфа никогда не присутствовало. Он был верен только Терпсихоре — потому что она, ветреная женщина, предполагает разнообразие. В своей же земной любви он был очень свободолюбивым. Понемногу открывая для себя те громадные возможности, которые предоставлял ему раскованный Запад и в части сугубо плотских встреч, молодой человек стал во всей полноте использовать то, что теперь называют великой гомосексуальной эмансипацией семидесятых. В конце концов это сделало его иконой этой эмансипации.
Любовь для Рудольфа прежде всего была сексом. Его связи были короткими и многочисленными, и он старался никого в них не посвящать. Только трое мужчин действительно имели значение в его жизни, остальные — всего лишь случайные, хотя и яркие, эпизоды. Причина подразумевалась: Нуреев был гомосексуалистом, влюбленным в парней. Но… его выраженная привязанность к мужчинам не мешала ему иметь и гетеросексуальные связи. Но все они оставляли в нем чувство разочарования.
В Ленинграде за ним не замечали побед над женским полом, и однокашники подшучивали, что Рудик «женат на перекладине» из учебного класса. Однако это не совсем так. Самые первые любовные переживания у Рудольфа были связаны с молодой танцовщицей, прибывшей издалека, кубинкой Мениа Мартинес, приехавшей постигать русский балетный стиль.
Мениа была смешливая, живая — другая. Как и Рудольф, она говорила по‑русски с акцентом. Как и он, она была не похожа на своих соучеников, таких послушных и одинаковых, словно отлитых по форме. Мениа хорошо пела, играла на гитаре, носила пестрые юбки и была по‑хорошему нахальной. Рудольф очень скоро обнаружил в ней друга, тем более что они любили одни и те же книги, слушали одну и ту же музыку, посещали одни и те же музеи. Мениа Мартинес впоследствии вспоминала: «Мы были все время вместе, в том числе и в выходные дни, и для всех я была невестой Рудольфа»{733}. Действительно, очень скоро они стали неразлучны и, когда позволяла минута, нежно целовались. Им было по восемнадцать лет — возраст надежд. «Рудольф меня целовал, но я никогда не хотела иметь с ним сексуальных отношений. Я была латиноамериканкой, и для меня было обязательным условием выйти замуж, прежде чем заниматься любовью. Рудольф меня прекрасно понимал и уважал мое решение. Он, правда, говорил: „Мы потом поженимся “. Но для меня это было слишком неопределенно»{734}. Их отношения так и остались чисто романтическими. В Советском Союзе пятидесятых годов, да еще в самом училище, сексуальная связь между учащимися была недопустимой: ведь она могла привести к нежелательной беременности начинающей балерины, и Рудольф это прекрасно понимал.
В июне 1959 года Мениа окончательно уехала на Кубу, и Рудольф переживал разлуку как настоящую драму. Он даже осмелился пропустить репетицию с Дудинской, чтобы проводить свою любимую до Москвы. Украдкой он вскочил в поезд и вдруг вошел в ее купе. Они долго целовались. Приехав в Москву, Рудольф проводил Мениа до аэропорта и был в слезах в момент прощания. Он очень хорошо знал, что советский человек никогда не сможет выехать из страны, чтобы навестить подругу в другом полушарии. Всхлипывая, он повторял, что они «никогда больше» не увидятся.
Однако несколько месяцев спустя они случайно встретились на международном фестивале молодежи в Вене. Рудольф представлял Советский Союз, Мениа — Кубу. Всю неделю они были неразлучны, и Рудольф, как тогда в поезде на Москву, предложил ей выйти за него замуж «прямо здесь, в Вене». «Я была очень удивлена его предложением, — вспоминала Мениа. — Я думала, он хотел воспользоваться этой возможностью, чтобы покинуть Советский Союз. В Ленинграде я показывала ему английские журналы о балете, и он мне всегда говорил: „Когда‑нибудь я буду танцевать в этом театре Европы, а потом в этом. Весь мир будет открыт передо мной“. И я на самом деле была уверена, что увижу его когда‑нибудь там»{735}. Тем не менее Мениа отклонила предложение Рудольфа, потому что не совсем представляла себе совместную жизнь с ним. «В глубине души я боялась его. Надо было уметь выносить его нетерпение. К тому же у меня было ощущение, что, если мы поженимся, я должна буду следовать за ним и не смогу сделать карьеру»{736}.
Фестиваль окончился. Рудольф уехал в СССР, Мениа улетела на Кубу.
В следующий раз они встретились через семь лет, в 1966 году. Мениа танцевала с Национальным балетом Кубы в Театре Елисейских Полей в Париже, и Рудольф тайком пришел посмотреть спектакль. Они провели время, скрываясь от фотографов. «Рудольф знал, что я очень хочу еще раз станцевать в Кировском. Если бы КГБ увидело меня вместе с ним, я могла бы похоронить все мои надежды»{737}. Девушка долгое время испытывала чувство вины по отношению к своему другу. «Я всегда хотела с ним увидеться, чтобы объяснить более ясно, почему я отвергла его предложения. У меня оставалось ощущение, что я как‑то плохо ему об этом сказала…»{738}.
Хотя отношения Рудольфа с прекрасной кубинкой так и не получили настоящего развития, они все‑таки были важны: ведь Мениа стала его первым любовным томлением, хотя и несбывшимся.
История отношений с самой первой женщиной, которую узнал Нуреев, кажется невероятной и не поддается проверке. В начале 1959 года, за несколько месяцев до отъезда Мениа Мартинес на Кубу, к Рудольфу приехала его сестра Роза, нашедшая в Ленинграде работу воспитательницы. Он с трудом выносил ее присутствие, к тому же накануне приезда Розы он порвал связку, и ему нужен был полный покой. Вопрос помог разрешить его преподаватель Александр Пушкин, любезно пригласивший пожить у него.
Пушкин проживал с женой в маленькой двухкомнатной квартире, находившейся в здании училища. Рудольф заходил к ним очень часто. Для Пушкиных, не имевших своих детей, он был почти как сын. Они его опекали, заботились о нем, кормили и обстирывали.
Хозяйственные заботы взяла на себя жена Пушкина Ксения Юргенсон, бывшая танцовщица, которую Мениа называла «настоящим солдатом», а Барышников описывал «как полную противоположность Александру Ивановичу: очень самоуверенная, очень агрессивная, какая‑то мужеподобная…»{739}. Рудольф же описывал ее в своей автобиографии 1962 года как «жизнерадостную, увлеченную, всегда довольную жизнью». «Это была красивая женщина, обладавшая редким даром создавать у всех хорошее настроение, как только она входила в комнату. Именно такие люди могут подойти, тронуть вас за шею, немного встряхнуть, рассмешить, и вы тотчас же почувствуете себя совсем по‑другому. Я часто думал, глядя на нее, что именно такими должны быть французы, слывущие большими мастерами в искусстве непринужденной, искрометной беседы»{740}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
