Сумерки, душно, даже от морского свежего ветра не легче. Духота внешняя лишь тень внутренней.
Она соткалась как видение, как кошмар, как сон о тысяче когтей и сотне клыков, терзающих твою плоть. Из наступающей ночи, из жестокосердной памяти, из камня и греха этого города.
Грациозная, как всегда. Гибкая, как всегда. Неприступная, как всегда. Смертельно опасная… так было не всегда, не для него.
На этот раз на ней был узкий полукорсет, аппетитно подчеркивающий грудь, штаны со шнуровкой, из кожи, со множеством портупей, увешанных оружием — сабля, дага, короткий гладий, четыре пистолета, а на руках все те же кастетные перчатки. Реймунд не видел, но под ними на ее плоти остались глубокие шрамы после кандалов. А он в кожаном кафтане со стоячим воротником, жилете из той же кожи, свободных пиратских шароварах, отворотных ботфортах с цепями и набойками, морской шляпе с высокой тульей, узкими полями, стальной чеканной пряжкой и безоружен, даже без перчаток — бесполезно.
Она подошла и облокотилась на перила неподалеку от него, пахла она зверем, зверем и кровью. «Даже не приблизилась». Устремив взгляд изумрудных глаз в черноту моря, она начала.
— Белое Крыло — это твоя судьба, жребий уже брошен, — голос был тяжелым, надломленным мрачным. — И мне жаль, что ты противишься.
— Я не очень послушный мальчик, — в нем сейчас была только усталость, не его собственная — усталость Вангли, усталость этого дрянного города.
— Реймунд, — она резко повернулась. — Я не позволю тебе умереть, ты слишком ценен — и для меня, и для Крыла.
— Мне, честно говоря, плевать, — отмахнулся он, глядя вертикально вниз.
В следующий раз, когда он взглянул, то столкнулся с изумрудными глазами тигрицы, прямо перед своими. Он не успел ничего сказать, но ее губы нашли его, языки сплелись в нежной борьбе, хвост обвился о его ногу и провел по внутренней стороне бедра.
— Я не позволю тебе умереть, но могу превратить твою жизнь в ад, — она резко отскочила и, кувыркнувшись в воздухе, вернулась на место, гибкая как кнут. — Только чтобы убедить — ты нам нужен.
— Мы все живем в аду, — он имел в виду агентов Альянса.
— Нет, — засмеялась она, играя на пальцах амулетиком в виде бриллиантовых сердечек, — ада ты не видел…
— Хитрюга! — он начал звереть.
— Я не тронула ее. Не из-за твоей метки, метка — ничто. Только ради тебя самого, эта девица будет жить, — тигрица облизнулась. — Она была сладкая, очень.
— Если ты! — Реймунд развернулся всем телом, кулаки сжались, он этого не ожидал — его бесило поведение тигрицы, бесило то, что ему с ней не справиться, бесило, что она переиграла его, бесил ее тон, бесила мысль о том, что он боится за кого-то другого.
— Я ничего ей не сделала, во всяком случае ничего опасного, — она встала на парапет, ветер трепал ее волосы. — Реймунд, мы убийцы. С самого начала выбор делают за нас, заставляя барахтаться в чужих сетях. Наша свобода — избрать путь смерти цели. Мы сражаемся за пустоту. И получаем пустоту. Но все может перемениться. Ты нам нужен, а Альянсу, когда он узнает о твоем промахе, нужным быть перестанешь. Мы даем тебе время и выбор — совсем маленький, мы или смерть, от рук… коллег. Подумай, Реймунд. Ты нам нужен. И мне ты нужен, — она улыбнулась напоследок, оттолкнулась и прыгнула, далеко внизу был слышен всплеск, тигрица скрылась в волнах.
— Бэгрис… — проговорил он, мрачно глядя на волны, штурмующие пустоту.
Энкелану он нашел в ее убежище. Купленном им небольшом, неприметном домике в квартале воров. Обнаженную, подвешенную на крюк из люстры, истекающую кровью из множества мелких ран, неопасных, оставленных когтями. Когтями тигрицы.
Он снял ее, обнял и сказал:
— Все будет хорошо, — он не хотел этого говорить, но она хотела это услышать, — тебя больше никто не обидит.
Мы все иногда лжем. И себе, и другим…
Новый сон убийцы
Черно-серое небо над головой закручивалось спиралью и уходило к звездным безднам в вышине. Ветер, холодный и злой, завывая, стремился сбросить Реймунда со скалы. Он стоял на обрыве, невообразимо далеко внизу клубилась тьма. Из тьмы выступали древние, искрошенные руины, утратившие краски от древности или от скорби по ушедшим временам. Из тьмы на него снова смотрели теплые, всепонимающие, светящиеся фиолетовым безумием нечеловеческие глаза. Конечно, это был сон. Слишком реальный сон.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты окружен. Ты знаешь это. Если не разорвать этот порочный круг, он раздавит тебя, — холодный, но в то же время сочувствующий голос легко пробивался через вой ветра.
— Что-то подсказывает мне, — мрачно ответил Стург и ветер тут же затих, — ты часть той гнилой цепочки, что давит меня.
Эхо его слов, многократно усилившее усталый голос убийцы, пронеслось по миру и затихло в глубинах бездны.
— А еще, — рассмеялся голос, — что-то подсказывает тебе — неважно, кто я. Важно — ответить на вопрос, что делать дальше.
— Очевидно, умирать, — в небесах засверкали оранжевые молнии, звезды нестерпимо вспыхнули и погасли. — У меня нет путей. Я больше даже Бэгрис не контролирую. Все что мне осталось — дождаться, когда меня прикончат.
Когда-то давно Реймунд убедил себя, что именно он сделал выбор, он убедил себя, что служит Альянсу добровольно, ибо таково его решение. И он будет убивать ради этого, выживать и принимать правила игры. Реймунд убедил себя, что решение было его собственным. Но здесь, в пустоте, во сне, куда не достигали цепкие когти падальщика-Альянса, он вдруг почувствовал, что это роль, просто очередная роль, которую пришлось играть слишком долго. Но роль хороша тем, что ее можно отбросить.
Неожиданно тьма из бездны стала много ближе, подступила, густым черным мороком укрыла Реймунда, фиолетовые глаза взглянули в глаза убийцы.
— Ты не такой. Не такой, как Гийом, — чуть насмешливо увещевал его голос, — ты не сгнил изнутри. Не заменил пламя души на свечу безраличия. Безразличия к себе и окружающему миру.
— И что из этого? — гневно ответил Стург. — Да, я не Гийом, да, я не хочу умирать, да, я не смирюсь. Даже буду драться с теми, кто придет по мою дущу. Но что толку? Это Альянс. Даже этот Гийом, несмотря на все могущество, не смог от него защититься.
— Ты же видишь. Все происходящее не случайно, — ответила тьма. — Тигрица сказала, что ты важен. Возможно, в ее словах есть смысл. Возможно, смысл. Скрытый. Есть в твоей жизни. Смысл, которого ты еще не понял.
— Теперь ты на ее стороне! — рассмеялся Реймунд. — И что? Мне принять ее предложение? Стать предателем и снова плясать под чью-то дудку?
— Нет, — слово рокотом разнеслось по миру, — это было бы так же глупо, как и бестрепетное ожидание смерти.
— Ну что ж, — озлобился убийца, — расскажи мне. Из всех, кто мною манипулирует, ты самый чуткий. Что же мне делать?
— Я не стремлюсь заставить тебя делать что-либо, — ответил голос подозрительно серьезно. — Лишь хочу, чтобы ты начал думать. Гийом ошибался. Он, как и прочие, слишком сильно держался за свой маленький мирок, предпочитая ждать смерти вместо попытки вырваться из затертых декораций. Ты этим не обременен. Тебе ничто не помешает уйти. Бросить все и найти собственный путь? Что мешает тебе выяснить — что такое Белое Крыло? Что мешает тебе защитить свою жизнь и заставить врагов погоняться за тобой? Что мешает тебе понять — кто и зачем подставляет тебя? Для кого ты так важен? А если не ты, то что столь важно, что стоит твоей жизни? Ничто не мешает тебе даже найти союзников. Ничто не мешает понять — почему Международный Альнс, организацию, могущественную своей нейтральностью, решили использовать иначе. Поставив под удар не только тебя, но весь Альянс. Тебе ничто не мешает выяснить правду. И ты сам всегда знаешь, что нужно делать.
И все же Реймунд не был готов, он не хотел делать выбор сейчас. Сейчас, когда неподалеку, почти на его руках покоилось хрупкое, истерзанное тело девушки, к которой он испытывал симпатию. Сейчас, когда у него еще оставался шанс остаться на избранном пути и не изменять самому себе. Не изменять себе? А разве это не значило предать эту девушку? И любую другую привязанность, все, что могло понравиться, все к чему он мог проявить тепло. Реймунд был не готов идти против Альянса, но еще меньше он, как бедняга Вангли, хотел вновь потерять все, все доброе, что обнаружилось в его заполненной туманом и старыми масками душе.
