два дня спустя собрался проверить ловушку и был очень недоволен, что трос не выдержал, и решил, что будет чересчур хлопотно преследовать зверя, чтобы добить его, и носорожиха ушла. И начались для нее адские муки.
Три месяца бродила носорожиха с врезавшимся в кость ржавым тросом, с огромной гноящейся опухолью, и растопыренные острые стальные жилки все время терзали тело. Потом страшная рана начала заживать. Ржавый трос оброс живой тканью, мышцы и сухожилия стали срастаться, и она ступала, припадая, на поврежденную ногу, и притерпелась к боли. Круглая борозда затянулась кожей, не зажило только то место, где торчали и теребили мясо жесткие жилки оборванного троса; здесь осталась открытая гноящаяся рана, и по всей окружности распухшей ноги гноились болячки.
Потом ее отыскал могучий самец, и она понесла.
Детенышу было полтора месяца, когда мы ранним утром обнаружили след носорожихи. Она хромала, но передвигалась вполне уверенно, и она притерпелась к боли. На краю зарослей высокой травы Томпсон всадил в нее шприц, и она пробежала, хромая, с полтора километра, потом свалилась, и детеныш лег на землю подле нее и нашел сосок. Томпсон и ему всадил четверть дозы М-99, и детеныш вскочил, испуганно озираясь, чувствуя боль от иглы. Минуты три он тревожно метался вокруг матери, ища глазами врага, вертя раструбами ушей, а мы сидели неподвижно в шестидесяти шагах и смотрели; затем препарат начал действовать. Детеныш качался, он описывал все более широкие круги около матери, потом отупело побрел прочь, и мы встали и пошли за ним, следя, чтобы с ним не приключилось беды. Он брел, припадая на передние ноги, спотыкаясь, тяжело дыша, и торчащий в его плече большой шприц казался чересчур жестоким испытанием для такого маленького носорога, и он врезался головой в нору трубкозуба, так что одни задние ноги торчали. Он выбрался из норы сам и заковылял дальше, и Томпсон попытался его удержать, но детеныш все еще был слишком силен. Описав широкую дугу, он направился, шатаясь, в нашу сторону, совсем одурманенный, и наконец впал в забытье. Мы крепко связали его, потом впрыснули налорфин, и через три минуты втроем можно было удержать детеныша. Только теперь мы увидели, в каком состоянии нога его матери.
Ночью, уже в загоне, Томпсон попытался сделать операцию. Пока еще действовал наркоз, он вскрыл рану, идя за тросом, но, увидев, как глубоко врезалась петля, наложил швы и сообщил по радио в Солсбери, чтобы выслали ветеринара.
Глава четырнадцатая
Весть о том, что звериный доктор, белый, будет оперировать раненого чипимбири, распространилась по всей Руйе. За тридцать километров шли к нам люди вождя Масосо; мужчины и женщины, старики и дети тридцать километров шагали через сухой жаркий буш. Они начали прибывать уже на другой день, еще до того, как ветеринар добрался до нас на своем «лендровере»; толпились вокруг загона и смотрели в просветы между бревнами на чипимбири, которого поймали эти белые сумасброды. Приметив, как Брайтспарк Тафурандика расхаживает среди них с хозяйским видом, я заподозрил, что он пытается всучить им билеты на ожидаемое представление, но Тафурандика стал с жаром опровергать мои подозрения.
— Вы что, и в маленького детеныша тоже снадобьем стреляли? — спросил Брайтспарк Тафурандика, чтобы переменить тему.
— Ну да.
— Э! — воскликнул Брайтспарк Тафурандика. — Ну и зря. Да я его голыми руками поймал бы.
— Отлично, — сказал я. — Завтра, когда врач будет делать операцию, сперва надо будет отделить детеныша и поместить его в клетку. Так я скажу нкоси Томпсону, что ты управишься голыми руками, и он будет тебе очень благодарен.
— Э, — ответил Брайтспарк Тафурандика, — я с удовольствием помог бы нкоси Томпсону, но ведь у меня малые дети.
— Я даже снимок сделаю, как ты ловишь его голыми руками, — пообещал я. — И пошлю фотографию в Голливуд.
— Голливуд? — заинтересовался Брайтспарк Тафурандика. — А где это — Голливуд?
— Это такое место в Америке, где фильмы делают. И красивые девушки увидят на снимке, как ты ловишь чипимбири голыми руками, и скажут: «Ух ты, вот так Брайтспарк!»
— Нет, — с сожалением произнес Брайтспарк Тафурандика, — я старый человек, а дети у меня малые.
На другое утро с первыми лучами солнца в ожидании спектакля вокруг загона столпились люди вождя Масосо, сто с лишним душ. День выдался пригожий, в самый раз для лечения чипимбири. Томпсон велел зрителям слезть с ограды, а вообще-то он был рад публике. Пусть посмотрят, какое бедствие эти ловушки. Публика встретила гулом ветеринара Джона Конди, когда он вышел из палатки со своим снаряжением.
Сначала Томпсон влез с обездвиживающим ружьем на ограду и всадил в носорожиху добрую дозу М-99. Зрители ликовали, и Томпсону пришлось прикрикнуть на них, чтобы не галдели: это трагедия, а не цирк. Африканцы поспешили сделать серьезные лица. Минут двадцать сидели мы на ограде, ожидая, когда носорожиха свалится, и африканцы громко выражали свое восхищение могучим зверем. Когда она затихла, мы подтянули клетку и открыли загон. Набросили на голову детеныша аркан и потащили его, скулящего и упирающегося, прочь от усыпленной матери и заперли в клетке, чтобы не мешал, и зрители снова дали волю ликованию, и Томпсону пришлось опять призывать их к порядку: дескать, тут не смеяться, а плакать надо. Затем он велел рабочим выгрести навоз из отсека. После этого помощник Джона Конди вылил на землю в отсеке несколько ведер дезинфицирующего раствора, и африканцы решили, что начинается колдовство, призванное изгнать злых духов, и все притихли, потому что со злыми духами шутки плохи. Потом задние ноги носорожихи связали веревкой. Облив дезинфицирующим раствором воспаленную переднюю ногу, Конди попросил, чтобы шесть рабочих уселись на носорожиху и прижимали ее к земле на случай, если она очнется, и зрители заметно оживились. Джон Конди расстелил на земле резиновый коврик и разложил на нем хирургические инструменты. Публика была в восторге.
Конди вскрыл исследованную Томпсоном гноящуюся рану, сделал широкий и глубокий разрез, обнажая торчащие жилки ржавого троса. Стали видны сухожилия и мышцы — воспаленные, белые, желтые, кровоточащие, — и вокруг растопыренных стальных жилок мышечная ткань отливала серо-зеленым оттенком, из нее сочилась кровь с гноем.
Конди отделил щипцами от мышц каждую ржавую жилку, потом погрузил в рану кусачки и одну за другой перекусил жилки, извлекая их наружу в оболочке крови и гноя. На это ушло немало времени. Затем он стал углубляться в ткани вдоль троса, орудуя инструментом, пока не уперся во что-то твердое. Конди поднял глаза на
