Все они, проявляя странное знакомство с «Ленинградской правдой», откуда только и могли черпать свою осведомленность, почему-то стали обвинять ленинградских товарищей в ликвидаторстве и безверии, в неправильной оценке госпромышленности как госкапиталистической, внесении паники перед кулацкой опасностью, ошибочном стремлении привести партию к вредному разбуханию за счёт несознательных элементов рабочего класса, в пессимизме Не оставалось сомнения, что всё это говорилось по режиссуре готовившего и ведшего конференцию.
Масла в огонь подлил Бухарин. Выступая 6 декабря, он прямо заявил: «Мы в настоящее время можем сказать, что есть ошибки со стороны некоторых руководителей ленинградского пролетариата». Не довольствуясь столь общей оценкой, продолжил: «Та дискуссия, которая развернулась перед нашей партийной конференцией, которая не в полной мере всем ясна, но которая внутри партии становится всё яснее и яснее, может стать опасной как раз потому, что начинающиеся разногласия совпадают по времени с некоторыми трудностями, вытекающими из хозяйственного положения»{553}.
Бухарин тщательно уходил от объяснения, какую дискуссию, по какой проблеме он имеет в виду. Делал так лишь потому, что если и была перед Московской губпартконференцией какая-то дискуссия, то лишь по вопросу об отношении к крестьянству, его расслоению. Дискуссия, в которой он сам занимал ту позицию, от которой ему на той же конференции пришлось публично отречься.
«Я допустил, — заявил он, — одну неверную формулировку. Тут я разумею слово «обогащайтесь», которое дало повод для ряда неверных толкований и которое потом было признано Центральным комитетом ошибочным. Я сам сознаю эту свою собственную ошибку. Я печатно об этой ошибке заявлял в своей статье против Устрялова, я о ней заявил на пленуме ЦК союза молодёжи (комсомола. — Ю.Ж.) и я здесь ещё раз заявляю об этом партийной конференции — верховному органу московского коммунистического пролетариата»{554}.
Складывалось донельзя двусмысленное положение. Бухарину всё же пришлось отречься от своего ошибочного призыва, обращенного ко всему крестьянству, в том числе и к зажиточному, к кулакам. Призыва, несомненно, сыгравшего определённую роль в срыве хлебозаготовок. Но всех, кто прежде критиковал его за этот призыв, теперь Бухарин обвинял в развязывании опасной дискуссии. Стерпеть такое не смогли лишь Каменев да Крупская.
«Здесь многие товарищи, — заметил председатель СТО,- указывали на то, что в Ленинграде совершён целый ряд ошибок (читает резолюцию). Если это та самая ленинградская организация, которую здесь почти каждый оратор считал необходимым на основании неожиданно основательного знакомства с «Ленинградской правдой» щипать за тот или иной промах, если она в результате всего обсуждения принимает эту отнюдь не двусмысленную резолюцию, то мы можем сказать, что как московская, так и ленинградская организации являются основными организациями нашей партии и что как московский, так и ленинградский пролетариат должен, по крайней мере, на нашей конференции быть в таком положении, чтобы напраслину про него не говорили. Я уверен, что на партийном съезде будет констатировано глубочайшее единство партии»{555}.
Изрядно мягче выразила своё отношение к происходившему на конференции Крупская. «Я думаю, — сказала она в ходе своего выступления, — в такой атмосфере, когда говорят о том, чего не ведает никто, когда говорят о панике перед кулаком и так далее, может случиться, что в том или другом районе кто-нибудь из молодых или чересчур горячих товарищей что-нибудь ляпнет. Ведь и у нас в Москве то же самое встречается». И привела пример Бубнова, допустившего совсем недавно во время выступления очень серьёзную политическую ошибку{556}.
Но мнения и Каменева, и Крупской остались гласом вопиющего в пустыне. Стало очевидным, что на ленинградскую парторганизацию начато наступление. Целенаправленное, хорошо продуманное. С конкретной целью — во что бы то ни стало, даже с помощью подтасовок, опорочить руководство её — губком. И старого её секретаря, Залуцкого, и нового — Евдокимова. А заодно, если удастся, то бросить тень и на Зиновьева.
И тогда ленинградцы не выдержали. В последний день конференции, 10 декабря, единогласно приняли письмо к Московской губпартконференции, назвав его предельно торжественно декларацией.
«Целый ряд речей, — указывалось в ней, — направленных против нашей организации, и резолюция Московской губернской конференции, полемически заострённые против нас, вынуждают нашу XXII губпартконференцию выступить со следующим письмом. Величайшим несчастьем для нашей партии и для ленинского единства было бы противопоставление друг другу московской и ленинградской организаций. Этого не хотят ни ленинградские, ни московские пролетарии-коммунисты… Могут ли быть сейчас какие-нибудь глубокие и неустранимые разногласия между московскими и ленинградскими пролетариями-ленинцами? Нет, таких разногласий нет и быть не может, их могут только создавать, их могут только измышлять, выставляя воображаемые призраки вместо реальных фактов».
Затем «Декларация» последовательно опровергла все обвинения в адрес своей конференции. И о ликвидаторском безверии, и о сеянии паники перед кулаком, и о стремлении к вредному разбуханию партии, и о пессимизме. Завершалась же она такими словами:
«Как ленинцы, мы боремся и хотим вместе с московскими товарищами и вместе с остальными отрядами ленинцев бороться за нашу лениннскую крепость и силу, за нашу ленинскую сплочённость, беспощадно отметая всякую попытку выдумывать разногласия там, где их нет.
Пусть же не пытаются делить нас на «верхи» и «низы». Ленинградская организация — единая и слитная организация, снизу доверху объединённая одним стремлением — отдать, как всегда, все силы нашей партии»{557}.
Но уже ничто не могло остановить москвичей, заставить их пойти на примирение. Они поспешили направить в Ленинград новый поток обвинений, содержавшихся в их официальном «Ответе»:
«С величайшей тревогой и величайшей горечью мы констатируем, что такие испытанные рабочие бойцы.., как Комаров и Лобов (председатель регионального органа ВСНХ, Северо-западного промбюро. — Ю.Ж.), шельмуются новыми руководителями Ленинграда вроде тт. Сафарова и Саркиса, снимаются с ответственных постов (чего на самом деле не произошло. — Ю.Ж.) за верность ЦК, за продолжение старой линии ленинградской организации в угоду новым веяниям отчуждённости, сепаратизма, истерической крикливости и интеллигентского безверия в нашу победу».
Покончив с надуманными обвинениями, «Ответ» привёл и реальные факты, которые никоим образом не должны были касаться участников Московской конференции. Оказалось, главное недовольство в столице вызвало избрание делегатом на съезд Залуцкого и неизбрание Комарова и Лобова. Кроме того, во многом стали виновными… Зиновьев и Каменев, не имевшие никакого касательства к Ленинградской губпартконференции. Они, мол, «защищали в Политбюро ту точку зрения, будто бы мы не сможем справиться с внутренними трудностями из-за нашей технической и экономической отсталости, если только нас не спасёт международная революция… Товарищи Зиновьев и Каменев… — признанные партийные вожди масс. Тем опаснее их ошибка. Мы полагаем, что она есть отход от ленинской позиции».
Развивая критику «верхов» ленинградской организации, «Ответ» наконец объяснил причину снятия Залуцкого. Он совершил страшное по тогдашним понятиям преступление. Хотя и в частном письме, но посмел обвинить ЦК в «перерождении» и «термидорианстве», то есть в узурпации власти над партией. Сделал то, в чём прежде были обвинены только Троцкий и его сторонники. Следующей целью анонимных авторов «Ответа» оказался Зиновьев. Были поставлены под сомнение его последние работы: книга «Ленинизм» — не есть ли она «замаскированной ревизией ленинизма?», и статья «Философия эпохи» — почему в ней игнорируется середняк? Наконец, своё получили и Евдокимов, Сафаров, Саркис.
Так определился круг лиц из «верхов» ленинградской парторганизации, допустивших серьёзнейшие ошибки идеологического характера.
Содержал «Ответ» и такое недвусмысленное заявление:
«В настоящее время, когда с нами нет Ленина, поистине смешна претензия отдельных лиц, хотя бы и крикливых, на монополию стопроцентного ленинизма. На место лиц становится коллектив. Верховным истолкователем ленинской линии может быть только ЦК и партийный съезд». Иными словами, Зиновьев и Крупская должны навсегда забыть о своей прежней роли последней инстанции при объяснении того, что же хотел сказать Ленин. Следовательно, и не возражать Бухарину, если он снова сумеет прочитать работы Ленина по-своему, оригинально.
