– При чем здесь вы? – удивилась я.
– Люди могут подумать, что я и Джеймс тоже можем сделаться папистами, – ответил Карл.
– Выслушайте меня, Карл, – сказала я. – Когда я выходила замуж за вашего отца, брачным договором предусматривалось, что я буду заниматься религиозным воспитанием своих детей до их тринадцатилетия. Это, однако, никогда не выполнялось.
– В таком случае мы все стали бы католиками! – воскликнул Карл. – Нет, матушка, не следует допускать, чтобы Генриетта повсюду говорила о своей вере. Лучше всего было бы удалить от нее отца Киприана.
– Я этого не сделаю, – твердо возразила я.
Карл вздохнул. Он не хотел причинять мне боль. Мой сын вообще старался избегать любых размолвок, а когда они все же возникали, поручал улаживать их кому-то еще. Поначалу я считала эту черту Карла большим недостатком, но позже убедилась, что она, напротив, была весьма ценным качеством. Он не опускался до пререканий, не растрачивал себя на пустяки. Вот и теперь он не настаивал, но я понимала, что этим дело не кончится, что кто-то другой по его просьбе попытается переубедить меня. Эту миссию он возложил на сэра Эдварда Хайда, которого я никогда не любила, хотя этот человек был неизменно верен королю и сейчас сделался ближайшим советником Карла.
Я не захотела его слушать и не слишком вежливо отослала от себя. Однако с этого времени мои отношения с Карлом стали более холодными. Я окончательно осознала, что мой сын не намерен считаться с моим мнением.
Спустя несколько недель до нас дошло известие, что австрийский император потерял свою юную невесту. Я не могла удержаться от соблазна уколоть этим мадемуазель де Монпансье.
– Кажется, вас можно поздравить со смертью несостоявшейся императрицы, – цинично сказала я. – Теперь вы можете попытать счастья еще раз.
Она покраснела и надменно ответила:
– И не подумаю.
– Некоторые, – продолжала я, – предпочитают стариков лет под пятьдесят, обремененных четырьмя детьми, привлекательному девятнадцатилетнему королю. Трудно поверить, но это так… Кстати, вы заметили в свите Карла красивую молодую даму? Она очень нравится моему сыну.
Карл был как раз поблизости, и этот разговор наверняка его раздражал, но я, вдовствующая королева, имела право вести себя так, как мне хотелось.
– Для вас, мадемуазель, Карл слишком беден. Ах да, он просил не рассказывать вам о его чувствах к этой юной леди…
Карл поклонился нам обеим и вышел из комнаты. Лицо его осталось непроницаемым, и я могла только догадываться, как он взбешен. После этого он, всегда такой почтительный, стал избегать меня.
Я злилась сама на себя. Как глупо я поступила! Казалось бы, что сейчас могло быть важнее для меня, чем доброе отношение моих детей? Но я была в обиде на мадемуазель де Монпансье и не хотела упустить возможность поквитаться с ней.
Французский двор все еще находился в Сен-Жермене. Фронда вновь напомнила о себе, и королева Анна считала, что было бы небезопасно возвращаться в Лувр с маленьким Людовиком. Я по-прежнему жила там, но отношение ко мне парижан постепенно стало меняться. Поначалу они жалели меня, ибо я была дочерью их любимого короля Генриха, но потом я превратилась для них едва ли не в приспешницу ненавистного Мазарини, ибо поддерживала хорошие отношения с королевой Анной.
Анна боялась за нас и написала мне несколько писем с предложением перебраться в Сен-Жермен. Карл склонен был принять ее приглашение, ибо наше положение с каждым днем становилось все опаснее.
Когда же мы наконец тронулись в путь, у городских ворот нас встретила разъяренная толпа. До моих ушей доносились угрозы и насмешки, и я заметила нескольких торговцев, которым немало задолжала, – они, по всей видимости, опасались потерять свои деньги и потому не хотели отпускать меня.
Я бы могла объясниться с ними, но нельзя же втолковывать что-то десяткам злобных кричащих людей!
Мне пришлось пережить страшные минуты. Казалось, еще мгновение – и меня вытащат из кареты и растерзают…
Нет на свете ничего ужаснее парижской толпы. Французы в гневе способны на все, и я, зная это, уже приготовилась умереть – но тут появился Карл.
Высокий, в черной траурной одежде, он выглядел столь величественно, что толпа замерла. Карл взялся рукой за дверцу кареты и приказал кучеру трогать. Экипаж медленно двинулся вперед; Карл все время шел рядом, и я была поражена, видя, как толпа расступается перед ним. Он был без оружия – да оно бы ему и не помогло. Люди почувствовали силу его духа. Сквозь слезы наблюдая за ним, я поняла, что однажды он станет настоящим королем.
После этого случая в наших отношениях произошла перемена. Я осознала, что не вправе навязывать свою волю взрослому сыну, а он в свою очередь как будто тоже понял: что бы я ни делала (пусть даже мои поступки казались ему неразумными), я делала это исключительно от избытка любви и ради его же блага.
ПОСЛЕ УОРЧЕСТЕРА
Я была очень рада тому обстоятельству, что наши отношения с Карлом изменились к лучшему и что теперь, когда нам опять предстояла разлука, мы расстанемся как любящая мать и преданный сын.
Судьба готовила для нас новые испытания. Мы с Карлом было решили, что он отправится в Ирландию,[60] которая как бы станет для него первой ступенью к возвращению в Англию, однако накануне его отъезда нам сообщили, что Кромвель послал туда большое войско. Теперь нельзя было и думать о поездке Карла.
И все же мой сын решил, что не останется во Франции, а направится на остров Джерси, взяв с собою свою любовницу Люси Уолтер и крохотного сына, которого назвали Джеймсом. Меня это весьма удивило, однако же мне не хотелось спорить с ним, тем более что я знала: переубедить его мне не удастся.
По крайней мере, утешала себя я, если путь в Ирландию ему заказан, он всегда сможет с Джерси перебраться в Шотландию.
Вскоре после отъезда Карла меня постигло страшное горе. Я очень давно не видела своих детей, оставшихся в руках круглоголовых, но постоянно думала о них и вынашивала различные планы их освобождения.
Я беспокоилась больше о Елизавете, чем о Генри. Она была старше и поэтому острее переживала несчастье, постигшее нашу семью. Время от времени я получала от нее весточки, а сама писала членам английского парламента, умоляя их отпустить мою дочь и маленького сына. Какой вред могли они причинить им? Но эти жестокие люди продолжали удерживать моих детей, и я по-прежнему тревожилась за них.
Между тем Карл высадился в Шотландии,[61] и я узнала, что ему обещали помощь. За нее предстояло заплатить дорогую цену: подписать с шотландцами договор, прекратить сношения с повстанцами в Ирландии и дать слово искоренить в стране католицизм, когда Карл вернет себе престол.
