Кузнец тщательно примерился и отрубил косой конец наковальни. Непостижимо.
Абсолютная острота.
И тут он окончательно сдался. Так нечестно. Нельзя просить такого человека, как он, уничтожить такую красоту. Ведь эта коса – произведение искусства.
Нет, не искусства. Произведение кузнечного ремесла.
Он прошел к поленнице дров и сунул под нее косу. Раздался короткий писк.
Все будет в порядке. Утром он вернет Биллу его фартинг.
Материализовавшись за кузничной поленницей, Смерть Крыс приблизился к унылому комочку меха. Этот комочек некогда был крысой, которую угораздило оказаться на пути косы.
Дух крысы недовольно маячил рядом. Появлению Смерти он ничуточки не обрадовался.
– Писк? Писк?
– ПИСК, – объяснил Смерть Крыс.
– Писк?
– ПИСК, – подтвердил Смерть Крыс.
– <Движение усами> <затем движение носом>?
Смерть Крыс покачал головой:
– ПИСК.
Крыса совсем пала духом. Сочувственным жестом Смерть положил костлявую лапку ей на плечо.
– ПИСК.
Крыса печально кивнула. Ей неплохо жилось рядом с горном. Об уборке здесь не имели никакого понятия, к тому же Нед являлся чемпионом Плоского мира по забыванию повсюду недоеденных бутербродов. Крыса вздохнула, пожала плечами и последовала за крошечной фигуркой в плаще. Другого выбора у нее просто не было.
По улицам носились людские толпы. Большинство горожан гонялись за тележками. А большинство тележек было нагружено тем, чем обычно нагружают тележки: дровами, детьми и всевозможными покупками.
Правда, теперь тележки не пытались запутать следы или как-то ускользнуть от погони. Они слепо двигались в одном направлении.
Тележку можно было остановить, только перевернув ее вверх крутящимися колесами. Волшебники заметили группу энтузиастов, пытавшихся разбить тележки, однако все усилия были бесполезны – странные тележки гнулись, но не ломались и постоянно предпринимали героические попытки убежать даже на одном колесе.
– Посмотрите-ка на эту! – воскликнул аркканцлер. – Там лежит мое белье! То самое, которое я отдал в стирку! Вот ведь расстройство ерундовое!
Он пробился сквозь толпу и ткнул посохом в колеса тележки, останавливая воровку.
– Эти граждане путаются под ногами и не дают толком прицелиться! – пожаловался декан.
– Да их здесь сотни, тысячи! – воскликнул профессор современного руносложения. – Они носятся повсюду, как самые настоящие дурностаи[23]. А ну-ка пошла прочь, ты, телега! Он замахнулся на назойливую тележку посохом.
Тележки потоком уходили из города. Сражающиеся с ними люди либо сами выбывали из борьбы, либо попадали под вихляющие колеса. Вскоре тележкам уже никто не препятствовал. Только волшебники продолжали орать друг на друга и атаковать серебристую стаю своими посохами.
Дело было вовсе не в том, что магия не срабатывала. Срабатывала, да еще как. Точно посланная шаровая молния превращала тележку в тысячу проволочных головоломок. Но к чему это приводило? Буквально через мгновение на место павшей подруги становились две другие.
Декан с тележками не церемонился – плавил направо и налево.
– А он вошел во вкус, – заметил главный философ, переворачивая вместе с казначеем очередную тележку.
– По-моему, с этим своим «йо!» он немножко перебарщивает, – заметил казначей.
Сам декан уже не помнил, когда испытывал большее счастье. Целых шестьдесят лет он неукоснительно следовал магическому кодексу и сейчас веселился, как никогда в жизни. Он даже не подозревал, что в его душе, где-то глубоко-глубоко, всегда жило заветное желание превращать что-нибудь в брызги.
Языки пламени так и летели из его посоха. Декана окружали рукоятки, мотки перекрученной проволоки и трогательно вращающиеся колесики. Нахлынула вторая волна тележек и попыталась проехать поверх тех своих товарок, что вели бой с волшебниками. Ничего не получилось, но попытка была предпринята вновь. Причем попытка отчаянная, потому что вторую волну уже поджимала третья. Правда, слово «попытка» здесь не очень подходит. Оно подразумевает под собой некоторое осознанное усилие, некоторую возможность существования состояния «непредпринимания попытки». Но что-то в непрекращающемся движении тележек, в их накатывании друг на друга говорило о том, что тележкам предоставлен ровно такой же выбор, как и скатывающейся с горы воде.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Йо! – заорал декан.
Сырая магия ударила в гущу корзинок. Во все, стороны брызнули колесики.
– Попробуйте-ка настоящего волшебства, пога… – начал было декан.
– Не ругаться! Только не ругаться! – попытался перекричать шум Чудакулли, одновременно пытаясь прихлопнуть кружившую над шляпой мерзкую тварь. – Эти слова могут превратиться во что угодно.
– Ерунда ерундовая! – взревел декан.
– Ничего не получается, – сказал главный философ. – С таким же успехом мы можем попытаться сдержать море. Предлагаю вернуться в Университет и поискать там по-настоящему сильные заклинания.
– Хорошая идея, – согласился Чудакулли и посмотрел на приближающуюся стену изогнутой проволоки. – Только как мы туда вернемся?
– Йо! Нет проблем! – заорал декан и снова навел свой посох на тележки.
Раздался тихий звук, который можно было бы записать как «пф-ф-фт». С посоха сорвалась слабенькая искра и упала на булыжники мостовой.
Ветром Сдумс в ярости захлопнул очередную книгу. Библиотекарь вздрогнул, словно от боли.
– Ничего! Вулканы, приливные волны, гнев богов, коварные волшебники… Я не хочу знать, каким образом были убиты эти города, я пытаюсь понять, как они дошли до того, что вдруг…
Библиотекарь аккуратно выложил на стол для чтения очередную стопку книг. Еще одним плюсом быть мертвым, как узнал Сдумс, была неожиданно проявившаяся способность к языкам. Он мог чувствовать слова, не зная их действительного значения. Как оказалось, переход в мертвое состояние вовсе не похож на погружение в сон. Скорее, он похож на пробуждение.
Он посмотрел в другой конец библиотеки, где Волкоффу бинтовали лапу.
– Библиотекарь? – тихо позвал он.
– У-ук?
– Ты в свое время сменил вид… Как бы ты поступил, это я просто так спрашиваю, интереса ради, если бы встретил двоих… в общем, один из них – волк, который каждое полнолуние превращается в человека, а другая – женщина, которая каждое полнолуние превращается в волчицу, так сказать, они, конечно, приходят в одну форму, но с разных направлений. И вот они встретились. Что бы ты им сказал? Или позволил бы самим разбираться?
– У-ук, – мгновенно ответил библиотекарь.
– Вот-вот, искушение огромное.
– У-ук.
– Но госпоже Торт это вряд ли понравится.
– И-ик у-ук.
– Ты прав. Можно было выразиться менее грубо, но ты абсолютно прав. Каждый человек должен сам решать свои проблемы.
Он вздохнул и перевернул страницу. Его глаза расширились.
– Город Кан Ли, – сказал он. – Когда-нибудь о нем слышал? Как называется эта книга? «Справачник Верь-Не-Верь Пад Обсчей Ридакцией Всезнайма». Ты только послушай, что здесь написано… «Тележки маленькие… неведомо откуда взявшиеся… и пользы столь необычаемой, что мужам города было велено собрать их всех до единицы и пригнать за стены городские… внезапно кинулись, аки дурностаи вспугнутые… и все последовавшие за ними узрели вдруг… всё! новый град поднялся за стенами, и походил он на лотков торговых сосредоточие, и тележки населили его, пронырливо снуя по делам своим неведомым…»
Он перевернул страницу.
– Кажется, здесь говорится о…
«Честно говоря, я так ничего и не понимаю, – сказал он сам себе. – Один-Человек-Ведро упоминал о том, что города размножаются. Но что-то здесь не сходится…»
Каждый город – это живое существо. Предположим, ты – огромный медлительный великан, смахивающий чем-то на Считающую Сосну, и ты смотришь на город. Что ты там видишь? Видишь, как растут здания, как отражаются атаки врагов, как тушатся пожары. Ты видишь, что город живет, но самих людей не видишь, потому что они передвигаются слишком быстро. Жизнь города, то есть сила, которая заставляет его жить, не представляет собой никакой тайны. Жизнь города – это люди.
